Иван Солоневич возвращается с чужбины...
Страница 5 из 6

Нил Никандров
Февраль 1997
После продолжительных, а временами и унизительных хлопот Ивану Соленевичу удалось получить визы в Аргентину на всю семью: на вторую свою жену немку Рут, сына Юрия и его супругу. Две недели штормовой Атлантики, и вот - пшенично-мясная столица мира Буэнос-Айрес. Поскитавшись немного по случайным адресам, Солоневичи обосновались в конце концов в 40 км от столицы, в местечке Дель-Висо. "Они занимали трехкомнатный домик, окруженный большим и очень красивым садом-парком, — писала в своих воспоминаниях Татьяна Дубровская, сотрудница "Нашей страны". - Вокруг этого оазиса простиралась огромная, бескрайняя, ровная пампа. В те времена от железнодорожной станции надо было идти пешком под палящим солнцем минут двадцать до этого дома. И вот, чуть откроешь калитку солоневичского "имения", и сразу же чувствуешь прохладу, запах эвкалиптов... и оживаешь"".

Этот огромный сад и превратился в "творческую лабораторию" Солоневича. Он как бы "выхаживал" свои статьи, прогуливаясь по дорожкам, и в эти минуты творческого уединения домочадцы старались ему не мешать. Потом он садился за машинку и "выстреливал" очередной публицистический шедевр, как всегда острый, нелицеприятный, не оставляющий читателя равнодушным. Иногда Иван Лукьянович предпочитал диктовку, и тогда по клавишам стучала Дубровская. Первый номер "Нашей страны" вышел в свет 18 сентября 1948 г., через полтора месяца после прибытия Солоневичей в Аргентину. К изданию ее пришлось приступить без гроша в кармане, как признался сам писатель:

"Наша "организация" оказалась форменным скандалом: люди, на поддержку которых мы - "по организационной схеме" - могли бы рассчитывать, начисто умыли руки... Люди, которые ни в какие "организационные схемы" не входили, нас кормят, поят и даже снабдили меня шляпой. Они же дали деньги на издание, по крайней мере, первых номеров".


В них Солоневич подвел итоги "европейского этапа" своей литературно-публицистической деятельности и постарался дать идейно-теоретические ориентиры для монархически мыслящих читателей "Нашей страны" на послевоенное время, с его капиталистическими и народно-демократическими "лагерями", возрастающей угрозой атомной войны, экспансионизмом сталинской империи и, по мнению писателя, неоправданной беззубостью Соединенных Штатов. За восемь с лишним лет вынужденного молчания его темперамент публициста не выдохся. Более того, его талант приобрел высшую зрелость, отточенность, внутреннюю завершенность, что ставит его в один ряд с выдающимися русскими мыслителями XX столетия.

И. Солоневич в последние годы жизни.

По первым выпускам газеты видно, что у Солоневича еще нет авторского актива, большинство материалов принадлежат его перу. Но это ему не в тягость, он настрадался без общения со своим читателем, со своими "штабс-капитанскими" массами, хотя и предчувствует, что за годы войны их ряды значительно поредели. Опытный журналист понимает, что ему предстоит нелегкая задача завоевания душ и сердец "второй волны" русской ("подсоветской") эмиграции, хотя он не собирается "играть в поддавки" и отказываться хотя бы от малой части своих выстраданных убеждений. Он уверен, что идея народной монархии будет воспринята и этими дезориентированными, отторгнутыми "красным континентом" людьми.

После мучительных раздумий "германской ссылки" Солоневич счел возможным, наконец, представить конструктивную программу для России и русского зарубежья. Но и здесь он обозначил пределы своих притязаний: "...Я никак не лезу в вожди. По двум причинам: я - монархист и признаю одного только "вождя" - Державного. Я не организатор. Требовать с меня организации было бы также безнадежно, как пытаться доить божью коровку... Но то, что я могу - ИМЕЮ ПРАВО сказать Русскому Зарубежью - в Русском Зарубежье не может сказать никто иной".

В своей книге "Народная монархия" Солоневич на многих фактах доказывает, что Российская Империя не была тюрьмой народов, что в отношении гражданских свобод она не проигрывала ни одному современному государству, в том числе США, а в области материально-технического прогресса "во все лопатки догоняла Америку, и если бы не революция, то к нынешним временам почти догнала бы ее".

Самодержавие было предано теми, кто толпился у трона "алчною толпою", и оболгано пропагандистами-революционерами, получившими на это деньги из бездонных хранилищ "мировой закулисы". Столь разрекламированный революционной печатью "репрессивный аппарат" империи оказался беззубым, действовал строго в рамках тогдашнего либерального законодательства.

"Схватка за умы простого человека, "нижних чинов", была проиграна с самого начала, - считал писатель. - Силы были не равны. Идейная борьба за Веру, Царя и Отечество отступила в казармы, в полицейские участки, казенные проповеди церковного ведомства.

Идейная борьба против Веры, против Царя и против Отечества захватила и кафедры, и газеты, и университеты, и сельских учителей, и семинаристов из духовного звания, и артистов из Художественного театра. Честно отсиживались: мужик и штабс-капитан. И тот и другой оказались (идейно. - Н.Н.) невооруженными".

В одном из последних прижизненных номеров "Нашей страны" Солоневич вновь без колебаний подтвердил, что "задачи монархического движения остаются теми же, что и прежде:

1. Ликвидация большевизма;

2. Борьба против расчленения России;

3. Восстановление Российской Монархии:

а) борьба с реакцией;
б) оформление и закрепление идейной установки".


Под "реакцией" Солоневич понимал практически всю правящую элиту дореволюционной России. Он считал, что восстановление монархии на социально-административной базе старого правящего слоя физически невозможно: "Бывший русский правящий слой политически совершенно разложился до революции, и именно это разложение сделало революцию возможной".

Своей личной задачей Солоневич считал широкую пропаганду идейных установок "Народной монархии" в служилом слое, в который писатель включал не только мелкое дворянство, разночинцев, но и выходцев из купечества, мещанства, крестьянства, духовенства, офицерства и даже интеллигенцию ("для служения России вовсе не обязательно состоять на государственной службе"). Это - эмигрантский компонент созидателей будущей народной монархии.

В Советской России, по оценкам Солоневича, монархические идеи обязательно найдут массовый отклик, особенно после десятилетий коммунистического эксперимента, прежде всего в трудовых слоях населения: "Для нас масса - не демос и не плебс. Для нас масса - это наш народ. Мы по старым путям больше не пойдем. Для нас благородство будет в труде, а не в голубой крови. Для нас мужик - не ругательное слово и не существо низшей расы. Это - наш брат".

...Если перелистать подшивку "Нашей страны" "эпохи Солоневича", то можно убедиться, что подавляющая часть ее материалов посвящена России и российским проблемам. Но иногда возникала и "аргентинская тема". Солоневич был лоялен к стране, приютившей его, и потому не допускал и тени критики в адрес Аргентины, хустисиализма, президента Хуана Перона и его иногда спорной внешней и внутренней политики. В самом первом номере газеты была помещена "Ода Аргентине" на испанском языке, подписанная инициалами: "...Рыцарственная Аргентина сумела сохранить в трудной борьбе уважение к человеку и под умелым водительством смогла уклониться от сумасшедшего урагана, который обрушился на современный мир. Аргентина следовала своему собственному пути, благородная, она позволила тысячам и тысячам обездоленных прибыть сюда и возродиться и честном труде, наслаждаясь жизнью, в которой нет места ни страху, ни голоду.

Наша газета обосновалась на дружественной этой земле потому, что знала и понимала: в Аргентине есть место для проповеди истины и пробуждения вечно благородных христианских чувств.

Да здравствует Аргентина!"


Это были времена правления Хуана и Эвиты Перон, торжества хустисиализма и возрастающего вмешательства Соединенных Штатов во внутренние дели страны. Перон пытался нащупать особый "аргентинский путь развития", равноудаленный как от социализма, так и от капитализма и окрещенный позднее "третьим путем". Вашингтон считал этот путь "тоталитарным" и исподволь, поэтапно старался дестабилизировать режим харизматической супружеской пары. Нет, в конце 40-х - начале 50-х годов не все было так мирно и ладно, как изображалось в "Оде Аргентине". И, разумеется, Солоневич и его окружение не могли не ощущать приближение социально-политического кризиса. Они выступают за стабильность, их страшит угроза "классовой борьбы", которую всячески раздували левые партии. С коммунизмом у Солоневича старые счеты, и потому он обличает деятельность Славянского союза в Южной Америке, полагая, что это - филиал ОГПУ-НКВД, возглавляемый агентами Москвы и симпатизирующий левакам. "Наша страна" приветствовала запрещение в 1949 г. деятельности этого союза, считая, что он компрометировал другие славянские организации на континенте.

Тем не менее спокойная аргентинская пора в жизни Солоневича внезапно прервалась. С небольшим чемоданом он поднялся на борт пароходика, курсирующего между Буэнос-Айресом и Монтевидео. В грязно-желтых водах Ла-Платы прощально плясали портовые огни, а он пытался понять, как же это произошло. Кто виноват?

В предисловии к роману "Две силы" об этом эпизоде упоминается кратко и смутно: "По доносу "друзей" Ивана выслали в Уругвай"... Высылка русского писателя и журналиста, известного своими монархическими взглядами, с жаром обсуждалась в эмигрантских кругах. Журналист Н. Казанцев, биограф Солоневича, в одной из своих статей, появившихся в "Нашей стране", писал:

"...В те дни в русском Буэнос-Айресе находились в обращении такие варианты:

Слава Богу, что выслали - советский агент!.. 2. Выслали по настоянию советского посольства и потому-де, что это лишь уступка настоянию советчиков - не закрыта газета, и Солоневич продолжает в ней писать. 3. Правительством Перона были опрошены представители некоторых русских организаций, и на основании их разговоров о "вредности" деятельности Солоневича было принято решение его выслать. 4. Солоневич вообще никуда не уезжал, а все это разыграно, чтобы он мог работать спокойно. 5. Солоневич уехал в США, но, чтобы это скрыть, была придумана высылка. Вообще, в саму высылку люди верили с трудом, не допуская мысли о доносах".


Однако так оно и было. В аргентинскую политическую полицию "синхронизированно", по словам Солоневича, были направлены многочисленные доносы его недругами - деятелями эмиграции разных идеологических оттенков, от анархо-меньшевиков до монархистов-реакционеров. Чаще всего в них звучало обвинение в "антиперонизме". Реакция властей была предельно жесткой: Солоневича без долгих разбирательств выслали из Аргентины. Чтобы избежать превентивного задержания, затяжного следствия и, скорее всего, закрытия газеты, Солоневич укрылся в Уругвае, откуда вновь по почте и с оказиями стали поступать его статьи на злобу дня - хлесткие, решительные, без полутонов и недоговоренностей.

Иван Лукьянович не скрывал, что его потрясло все случившееся. Наверное, он не раз, бродя по зябкому "зимнему" Монтевидео, вспоминал свои слова, написанные по подобному же случаю в 1939г.:

"Сколько блестящих актерских одежд и бутафорских декораций упало бы перед глазами нашей совести, если бы мы захотели быть искренними сами с собой.

Мне очень стыдно и больно прежде всего за свою собственную слабость и за свои собственные ошибки.

Но мне стыдно и за очень многих так называемых "представителей национальной общественности и нашей национальной прессы".

Мне стыдно за наши бесконечные споры, сплетни, взаимную клевету, помои, ссоры и дрязги. Стыдно за нашу никчемность, мелочность и злобность, за нашу неспособность к подвигу и к настоящему жертвенному служению.

Стыдно прежде всего - перед Россией".


Последние месяцы жизни Иван Солоневич провел в уругвайском селении Сориано, уединенном, врачующем расшатанные нервы, располагающем к литературной работе. Он спокоен за газету, она - в надежных руках Левашова (Дубровского). Правда, Солоневичу не всегда по душе общая тональность издания, отсутствие боевитости, огонька. "Номер 55-й убийственно благонамеренный, - писал он в Буэнос-Айрес. - Моя линия, как оказалось, вызывает риск для газеты. Твоя линия с абсолютной неизбежностью гарантирует ее медленное умирание. Ты слишком осторожен. Если нельзя писать о РОВСе, демократиях, социалистах (Чоловский ведь тоже бегал с доносами), солидаристах, сепаратистах, дворянах, Чухнове, то это означает, что нельзя толком писать ни о чем стоящем... Нужно рисковать и дальше, обдумав этот риск, принимая во внимание опыт. Газета всегда держалась яркостью и смелостью. Если она попадет в благонамеренный разряд, ее читать не будут. Кроме того, получается впечатление, что "им" все-таки удалось зажать мне рот - это губит весь "престиж": напугали, наконец... Во всяком случае: даже если газету окончательно прихлопнут - у нас еще останется возможность что-то предпринимать. Если газета погибнет от умеренности и аккуратности - дело пропало окончательно: это будет означать, что человек исписался, струсил и что ничего больше тут ждать нельзя".

Бойцовский темперамент Солоневича подорвала болезнь, которая подкрадывалась к нему исподволь, потихоньку, не вызывая особого беспокойства. И вдруг — обвал: невыносимые боли в желудке, необходимость срочной операции.

Он был спокоен, не догадываясь, что у него рак желудка, запущенный и фактически "неоперабельный". Два высококлассных хирурга сделали все, что возможно. По свидетельству "Нашей страны", после операции Солоневич пришел в сознание и чувствовал себя как будто хорошо, во всяком случае разговаривал. Через час ему сделали переливание крови. Однако сердце писателя не выдержало...

Хирурги знали правду еще до операции, но Солоневичу ничего не сказали и, наверное, были правы. "По крайней мере, его последние дни, - писала в этой связи газета, - не были омрачены сознанием, что смерть почти неизбежна при любом исходе..."

Участок земли для могилы вдова писателя приобрела на 99 лет в надежде, что когда-нибудь прах Ивана Лукьяновича Солоневича, "дяди Вани", как его звали друзья, удастся перевезти в Россию. Удастся ли?
Поделиться
Ссылка скопирована!




Рейтинг@Mail.ru
Рейтинг@Mail.ru