Нил Никандров

Смерть на острове Робинзона

роман

Предупреждение: Этот роман является художественным вымыслом. Какие-либо совпадения имен, персонажей, событий и сюжетных коллизий с реальными лицами и фактами носят случайный характер, как и выбранное для повествования место действия.
 
 

Баженов долго и бесполезно бродил по сувенирным лавкам Ла-Паса. Он знал, что купит фигурку Экеко, боливийского божка изобилия и процветания, но все, что ему предлагали, отдавало дешевкой, аляповатостью и в подарок не годилось. Раскрашенные гипсовые отливки ничем не отличались друг от друга: застывшие белозубые улыбки, румяные щечки и хитроватый прищур глаз.
Экеко - плутишка, он рядится под индейского уличного торговца и обвешан с головы до ног узлами, пакетами, миниатюрными стиральными машинами, автомобилями, домиками и непременными пачками «зеленых». Боливийцы верят в щедрость улыбчивого Экеко, и потому во всех боливийских семьях - и в бедных, и в богатых - этот бескорыстный даритель материальных благ занимает почетное место. Суеверие или нет, но вдруг что-то отвалится от щедрот его?
Подходящего божка Баженов нашел в антикварном магазине на улице Загарнага. За него пришлось выложить порядочно, но вещь стоила того - этот Экеко был сделан из фарфора и наверняка не имел двойников, хотя прищур глаз и непонятная улыбка были теми же, что и у гипсовых собратьев.
Потом, когда утечет много воды в речке Ачуманке и улягутся страсти вокруг событий, которые пронеслись по его жизни, как каменная, все сметающая лавина, Баженова осенит мысль, что все началось именно с этого, покупки добродушного божка тем далеким зябким днем на любимой туристами колониальной улочке.
Странная мысль промелькнет и исчезнет, не оставив в памяти и следа. Что было, то быльем поросло. Стоит ли ворошить прошлое?
 
 

Исчезновение российского посла в Боливии Ивана Петракова наделало в Ла-Пасе много шума. Его официальная фотография так часто мелькала в выпусках теленовостей - плоское лицо, непроницаемые глаза, застывшая полуулыбка, - что на голубом экране пришлось потесниться куда более заметным персонажам  политической сцены.
В газетных заголовках настырно использовалось тревожное слово «исчезновение» с эпитетами, будоражившими воображение, -«таинственное», «необъяснимое», «загадочное». Если бы это случилось в советскую эпоху, то домыслы массмедиа наверняка склонялись бы к версии «он выбрал свободу». Однако Иван Мокеевич Петраков был выдвиженцем демократической волны. В номенклатурные времена из-за двух своих разводов и строгачей «с занесением в личное дело» он мог бы доползти черепашьими  темпами до должности советника в каком-нибудь захолустном Суринаме или Гайане и считать, что ему сказочно повезло. Перемены в России позволили Петракову в темпе преодолеть несколько служебных ступенек и получить назначение послом в Ла-Пас. С этой позиции он  мог рассчитывать на успешную карьеру. После трех-четырех лет пребывания на боливийском высокогорье ему светили самые престижные столицы в Латинской Америке: Мехико или Буэнос-Айрес.
Нет, у Ивана Мокеевича были великолепные перспективы, и версии из канувшего в небытие периода «холодной войны» явно не годились. Поэтому наиболее вероятной причиной пропажи посла стали все чаще называть несчастный случай. Наверное, что-то стряслось с яхтой, на борту которой он проводил свой отпуск. Однако достоверных фактов не было, и это порождало самые невероятные слухи. Особенно распалялась желтая пресса, намекая на то, что против российского посла был проведет теракт. При этом сообщалось, что полицией Боливии и Чили ведется поиск чеченцев, нелегально проникших в эти страны. Подобные выдумки категорически опровергались властями, что, как ни странно, еще сильнее подогревало панические настроения в русской колонии.
Пожалуй, только Лев Николаевич Баженов, 35-летний владелец турагентства «Русский кондор», оставался в стороне от всеобщей лихорадки и дедуктивных посиделок в кругу соотечественников и, соответственно, нескончаемых гаданий на кофейной гуще о подлинных причинах исчезновения Петракова. Такое равнодушие Баженова к судьбе посла было бы невозможным, если бы именно в эти дни на него не обрушилось собственное несчастье, которое он предвидел, которому старался помешать и которое все-таки грянуло, как гром небесный: Маргарита покинула его так обыденно и тривиально, словно уезжала на недельку проветриться в Москву. Чмокнула его в щеку, помахала рукой с верхней ступеньки трапа и исчезла в чреве «Боинга». Зная ее характер, Баженов понимал: она простилась навсегда. Военный атташе Смысловский дожидался ее в самолете, перелистывая журнальчик и нетерпеливо поглядывая на пустое сидение по соседству. А потом Марго окажется рядом, и полковник, помогая ей с ремнем безопасности, как бы невзначай проведет ладонью  по ее коленям, обтянутым лайкрой. Отныне это его женщина...
«Боинг» разворачивался, неторопливо продвигался к взлетной полосе, и Баженов бессильно наблюдал за его маневрами, беззвучным разбегом, стремительным уходом в пронзительную синь. Так он потерял Маргариту и, пребывая в сумеречном состоянии чувств, не вникал толком в развитие событий вокруг че-пе с послом, хотя был с ним достаточно близок. Эта близость вызывала ревность и даже раздражение у посольской братии, пытавшейся понять скрытые мотивы интереса Ивана Мокеевича к директору турагентства. Сам Баженов считал, что посол сумел оценить в нем его знание подспудных течений боливийской жизни, ее конфликтных узлов и подноготной местной элиты. Последнее весьма интересовало Петракова, который помогал своим московским покровителям проворачивать в стране прибыльные коммерческие сделки, за что получал немалые комиссионные. Баженов догадывался о характере посреднических операций Ивана Мокеевича и оправдывал его: такое время на дворе, если ты не используешь свое служебное положение для приработка, то ты или патологический лентяй или безнадежный недотепа.
Об экскурсах Петракова в бизнес Баженов, конечно, ни слова не сказал следователям из Москвы, которые хищными птицами налетели на посольство. Слухи о подозрительно тесном общении Баженова с Иваном Мокеевичем дошли до следователей, и они в беседах-допросах настойчиво били в одну точку, пытаясь докопаться до коммерческих секретов посла. Но Баженов дружил с его сыном Рудольфом и потому стойко держал язык за зубами, чтобы не навредить товарищу.
Как и следовало ожидать, московские сыщики довольно долго опрашивали Рудика, мусолили внешне безобидными вопросами, словно пытались запутать или обнаружить противоречия в его ответах. Рудик унаследовал от отца гибкий ум, упрямство и неспешную осторожную речь. Его односложные реплики доводили следователей до белого каления, отчего Рудольф деланно недоумевал:
«Никак не пойму, чего добиваются эти иезуиты? Произошел несчастный случай,  мой старикан исчез на дне океана, а с ним Луис и весь экипаж яхты. Зловещему ЦРУ мой батя и даром не нужен. Какие у нас могут быть секреты в Боливии? Так, пустячки на гербовой бумаге. Террористы? А зачем им русские заложники или жертвы? Чеченцы? А на кой им ляд так далеко забираться? Жертвы можно найти и поближе к Грозному."
Нет, Петраков-младший ни при каких условиях не вытряхнул бы из отцовских шкафов запыленные скелеты, если они там хранились.
Между тем, следователи опросили всех, с кем общался посол накануне пропажи, и составили достаточно полную хронограмму его передвижений и контактов. Самым полезным источником оказался личный шофер посла  Михаил Балезко. Он сообщил, что отвез Ивана Мокеевича в город Икике на посольском «мерседесе» после того, как посол получил разрешение МИД провести часть отпуска в Чили. Балезко рассказал о встречах и передвижениях Петракова в Икике. Как и следовало ожидать, особенно заинтересовались следователи личностью боливийского предпринимателя Луиса Риффо.
Риффо пришел в Икике на своей яхте «Чолита линда», приписанной к перуанскому порту Кальяо. На ней и видел Балезко в последний раз посла в компании боливийца и членов экипажа. Сам шофер воспользовался пребыванием в чилийском городе для покупок в Зоне свободной торговли - ЗОФРИ. Этим увлекательным делом он занимался в дружной компании сотрудников посольства, приехавших в город на арендованном автобусе линии «Эстрелья дель Сур».
Как и было обговорено с послом, шофер вернулся за ним в Икике через десять дней.  Но Петракова Балезко так и не дождался. Когда прошли все сроки, шофер забил тревогу: позвонил в Ла-Пас, потом в Роспосольство в Сантьяго, всполошив тамошнего посла Кожеватова, духом не ведавшего об океанской вылазке  своего коллеги из Боливии.
Начались безрезультатные поиски - с участием катеров береговой охраны, полетами патрульных самолетов вдоль побережья Чили, с опросами российских граждан, боливийских и чилийских свидетелей, активной  шифрованной перепиской  Роспосольств в Ла-Пасе и Сантьяго с Москвой, у которой и без Петракова неотложных проблем было по горло, только успевай - расхлебывай.
Когда же километрах в двухстах южнее Икике выбросило на берег  приливной волной пустую шлюпку с «Чолиты», затянувшиеся поиски прекратили. В заключительном акте московской комиссии причиной гибели посла был назван «несчастный случай во время спортивной рыбалки». Нужно сказать, что на Смоленской площади недолго оплакивали Петракова: Латинская Америка всегда давала большой процент несчастных случаев с дипломатическим персоналом. Не зря ее называли пылающим континентом. От страстей повышенной интенсивности - политических, финансовых, любовных - не было столь надежных прививок, как от холеры и желтой лихорадки.
Из-за своих страданий по поводу Марго Баженов воспринимал тогдашние свои беседы с Рудольфом, как сквозь туман. Конечно, Баженов говорил утешающие слова, пытался отвлечь друга от печальных мыслей, внушал ему, что есть еще надежда. В прошлом не раз случалось, что потерпевшим кораблекрушение везло и их живыми выносило на пустынные берега Перу или Чили. После недель и даже месяцев скитаний они неожиданно подавали о себе весть, словно возвращались из небытия...
На Рудольфа подобные утешения не действовали, и он резко пресекал их:
«Не надо иллюзий, Лео! Что случилось, то случилось».
А вот Баженова утешить было некому, хотя о его семейной катастрофе в русской колонии знали все. Он пытался разобраться в причинах, которые побудили Марго к разрыву, и не находил внятного объяснения. Несомненно одно: он  не давал поводов для ее ухода. Баженов любил свою жену, и она это знала. В их сексуальной  жизни не было серьезных кризисов. Маргарита ни в чем не нуждалась, покупала дорогую одежду и украшения, не слишком задумываясь о цене. Они объездили всю Латинскую Америку, отдыхали на лучших курортах от Акапулько до Барилоче. И вдруг - Смысловский!
Баженов пытался понять, что привлекло Марго в молодцеватом полковнике-вдовце, похожем на Шона Коннэри, хотя это было бесполезное дело. После драки кулаками не машут. Командировка Смысловского в Боливию завершилась, он вернулся в Москву. Поговаривали, что после отпуска его ожидало назначение во Францию. Может быть, Марго захотелось в Париж? Рутина  Ла-Паса ей порядком надоела, и она не раз твердила Баженову, что пора перебираться в края более цивилизованные. Баженов с решением о переезде тянул, не будучи уверен в том, что сможет поставить турбюро на новом месте.
И вот - Маргарита приняла свое решение.

Баженов познакомился со Смысловским на дне рождения у Рудольфа вскоре после того, как в начале 90-х годов состав посольства обновился почти полностью. Компания была исключительно мужская и почти вся  холостяцкая. Из присутствующих только трое были женаты: Баженов, первый секретарь посольства Плехов и Смысловский. Второй секретарь Андроний Чхеидзе вроде бы имел жену в Москве, но выписывать ее в Ла-Пас не спешил и одиночеством своим явно не тяготился. Записными холостяками были  личный секретарь посла Андрей Мощницкий, виновник торжества Рудольф и все остальные, кого Баженов уже и не помнил.
Воспоминания об этом мальчишнике вызывали у Баженова светлые и одновременно печальные мысли. Тогда все они верили, что им выпала редкая удача: «пали тяжкие оковы», рухнула прогнившая система, они стали хозяевами своих судеб. В раскованно-вакхической веселости посольской молодежи отражались, как в зеркале, надежды новой России: на дворе - долгожданная свобода, а потому - засучивай рукава, добивайся успеха, обогащайся, и завтра весь мир будет принадлежать тебе. Они чувствовали себя собратьями, готовыми выдержать любые испытания - временем, злословием, завистью и золотым тельцом. Блажен, кто верует...
Смысловский веселился наравне со всеми, но не забывал налегать на еду и питье. Он перекинулся двумя-тремя фразами с Баженовым и показался ему толковым и свойским парнем. Позже Баженов узнал, что Смысловский - коренной москвич из семьи потомственных военных и что его жена приехала с ним в Боливию, несмотря на категорический запрет врачей.
На том мальчишнике в центре внимания был Мощницкий: рассказывал анекдоты, один пошлее другого, и хохотал громче всех. Спиртное он глушил за троих и, казалось, что оно не оказывает на Андрея никакого действия. Скромный обычно Чхеидзе свой алкогольный норматив превысил настолько, что утратил самоконтроль и стал приставать к гостям, предлагая выпить на брудершафт. Один только Плехов пил умеренно, ссылаясь на больную печень. Дружные упреки в том, что он белая ворона, подозрительный тип и, вообще, не совсем русский человек, Плехов переносил стоически. Когда же нападки становились нестерпимыми, он удалялся подымить своей трубкой в лоджию или же слонялся по квартире, рассматривая чучела первых охотничьих трофеев Рудольфа в Боливии.
Тот день рождения запомнился Баженову еще и тем, что Смысловский под финал мальчишника хватился своей записной книжки и в ультимативной форме потребовал у всех присутствующих вывернуть карманы. Народ, разумеется, возмутился, в адрес военного атташе посыпались обвинения в клевете. Назревала драчка. Благоразумие проявил Рудольф и первым продемонстрировал встревоженному Смысловскому содержимое своих карманов. Потом это сделали все остальные, но книжицы с тисненым рельефом Кремля ни у кого не обнаружилось. Смысловский запаниковал по-серьезному, на лице его появились багровые пятна. Мощницкий не удержался, бросил шуточку в отношении шпионских адресов и кличек, но осекся, перехватив разъяренный взгляд Рудольфа. Он не хотел скандала на своем празднике.
К счастью, записная книжка нашлась. Обнаружил ее Плехов. На его призывный крик к распахнутой двери туалета сбежались все. Искомая  книжица валялась на полу между стеной и унитазом. Наверное, сам Смысловский  выронил ее. Военный атташе жадно схватил книжку, торопливо перелистал странички и облегченно вздохнул: все его госсекреты были на месте. Однако, после этого происшествия праздник разладился. Первым ушел Смысловский, так и не извинившись за допущенную бестактность, за ним потянулись остальные. Последним уходил Баженов. Рудольф придержал его в дверях:
«Спасибо за подарок. Я не эксперт, но вижу - музейная вещица!»
Баженову было приятно, что его подарок оценен по достоинству:
«Я знал, что Экеко тебе понравится. Не забывай только задабривать божка. Нет-нет, а сигареткой его побалуй. Ртище у него будь здоров, любит посмолить дон Экеко!»
Рудольф усмехнулся:
«Со мной не пропадет. Обеспечим куревом. Лишь бы обязанности свои  выполнял без заминки. Мне немного везения не помешает».

Чувство тоски по Марго Баженов старался заглушить работой. Текучка отвлекала, смягчала душевную боль. Он не хотел, чтобы его страдания были замечены служащими «Русского кондора». И потому,  переступая порог фирмы, Баженов изо всех сил держал марку преуспевающего и довольного жизнью человека. Вот и на этот раз Баженов отечески прикоснулся губами к смуглой щечке секретарши Марлене, имитируя традиционный поцелуй, и энергично кивнул головой не менее смуглому заместителю Фройлану Мамати, приглашая его к себе в кабинет:
- Какие новости?
- Звонили из Икике, - Мамати заглянул в книгу регистрации заказов, которую предусмотрительно захватил. - Некто Брызгалов представился начальником экспедиции Академии наук России и попросил  подготовить для них маршрут на солончак Мертвого индейца. Им потребуются два джипа, грузовик для переброски оборудования и гид, знающий местные условия.
Баженов изумленно воззрился на Фройлана:
- Что им надо в такой глухомани?
- Это уфологи, охотники за неопознанными летающими объектами. Брызгалов сказал, что в районе солончака ожидается какое-то космическое явление.
- Ты все правильно понял? - усомнился Баженов.
- Лев, за кого ты меня принимаешь? - обиделся Мамати.
- Нечего обижаться. Случались и у тебя проколы. Как будут платить? Дензнаками созвездия Андромеды?
Не говоря ни слова, Фройлан выложил на стол извещение на денежный перевод. Баженов глянул на клочок бумаги и отвалился к спинке кресла:
- Десять тысяч долларов в качестве задатка! Не слабо живут фуфлологи! - он еще раз взглянул на бумажку. - Где же они такого щедрого спонсора откопали? Неужели какой-нибудь приблудный марсианин ищет через них контакт со своими? Ладно, не будем гадать. С финансами у нас напряженка, а потому, Фройлан, засучивай рукава! Чоканутые, но денежные клиенты всегда найдут у «Кондора» почет и уважение...

Баженов работал в Боливии корреспондентом АПН, когда в Москве лопнул воздушным шариком заговор гэкачепистов. После короткого затишья над бывшей советской, а ныне российской колонией Ла-Паса задули суматошные ветра не слишком понятных, хотя и радикальных перемен. МИД надолго утратил интерес к Латинской Америке. Начались кадровые перетряски, постепенное сворачивание «лишних» посольств и представительств других ведомств, угнездившихся на огромной территории к югу от Рио-Гранде. Из Агентства «Новости» на имя Баженова поступила телеграмма, которая предписывала ему в два месяца  завершить дела в Ла-Пасе, рассчитать боливийских служащих и распродать имущество. Демократическая Россия не нуждалась ни в пропаганде, ни в услугах Баженова. По заведенному умными головами порядку заведующие бюро «Новостей» во многих странах являлись одновременно прессатташе посольств, то есть обладали дипломатическим иммунитетом и пользовались различными  льготами, например, правом на беспошлинную выписку товаров. Телеграмма из Москвы означала, что Баженов утрачивал свой дипломатический статус и буковки «СD»  (cuerpo diplomatico) на автомобильном  номере.
Он начал все с нуля без мелодраматического заламывания рук и стенаний. Возвращаться в Россию не имело смысла, поскольку своего жилья в Москве у них с Маргаритой не было (не успели заработать на кооператив), а тесниться  у ее матери или забираться в провинцию к родителям Баженова после заграничной вольницы не хотелось.
Марго болезненно восприняла столь неожиданную перемену в их судьбе. Решение мужа остаться в Ла-Пасе и затеять самостоятельное дело казалось ей несерьезным и поспешным. Она не верила в предпринимательский талант мужа. Впрямую Марго не говорила ему об этом, но однажды Баженов подслушал, сам того не желая, ее телефонный разговор с подругой. «Мне миллионершей не быть: Левочка мой - не тот человек, ему  на роду написано быть неудачником, - сказала она. - Ничего не поделаешь, я должна нести этот крест».
В тот день Баженов впервые подумал о том, что его брак с Марго не столь прочен, как ему казалось.
С помощью Фройлана Мамати, который был его боливийским заместителем в бюро АПН и тоже остался без работы, Баженов создал туристическую фирму для обслуживания боливийцев, жаждавших повидать Россию, и приезжих из СНГ, поток которых постоянно возрастал. Народ приезжал разный, как говорится, всякой твари по паре, многие дикарями. «Русский кондор» помогал им почувствовать себя как дома в самом индейском государстве Южной Америки. Название фирмы было, на вкус Баженова, шикарно-глуповатое, но броско оформленная вывеска привлекала внимание: стилизованное крылатое существо с хищными глазищами словно вопрошало: «а хватит ли у тебя, добрый молодец, инвалюты за наши услуги?» Внештатными гидами приглашались боливийцы, некогда учившиеся в Советском Союзе, или их русские жены.  Маршруты  прокладывались в зависимости от пожеланий клиентов, но почти всегда имели отношение к славному прошлому империи инков.
Баженов съездил в Москву, где установил партнерские связи с коллегами по бизнесу, который за короткий срок приобрел невероятный размах.  Словно все разом выключили телевизоры с «Клубом кинопутешественников» и ринулись оформлять загранпаспорта, чтобы живьем увидеть желанную забугорную жизнь. К услугам «Кондора» стало прибегать посольство, для которого фирма установила льготные тарифы. Баженов старательно ублажал консульских работников, поскольку без нормального визового обслуживания зачахнет любой туризм. Директора турагентства в посольстве считали наполовину своим, приглашали на приемы, короче, культивировали как полезного кадра. Внешне все вроде бы ладилось, но Баженов так и не обрел прежней уверенности, понимая, что положение фирмы шатко и прогореть он может в любой момент. Может быть, права была Марго, назвав его вечным неудачником...

Баженов отбросил бумаги в сторону. Их содержание не откладывалось в памяти, что-то отвлекало, уводило мысли в сторону, настойчиво и тревожно попискивало, словно электронная морзянка наручных часов «сейко». Он отталкивал прочь беспокойные думы о Марго. Разбираться в причинах разрыва бесполезно, прошлого не вернуть. Рано или поздно это должно было случиться. Она сделала этот шаг первой. Но и он имел повод: Маргарита не могла иметь детей. Все лечебные техники были испробованы, все консультации проведены. Приговор был вынесен окончательный и не подлежащий обжалованию. В ее студенческой жизни «до Баженова» была какая-то любовная история, приведшая к подпольному аборту. Как оказалось, последствия его были роковыми, и Баженов все чаще завидовал тем своим друзьям, которые как бы невзначай роняли: «решили с женой завести еще одного ребенка». Он как-то заикнулся Марго о том, что в России множество брошенных детей и что усыновление может стать для них  единственным выходом. Она закатила истерику (чего прежде не допускала), и Баженов понял, что эта тема для него запретна.
Он походил по кабинету, пытаясь отогнать от себя наваждение, имя которому Марго. Надо научиться жить без нее. Найти покой и усладу в звучании других женских имен и для начала обратиться к завканцелярией посольства Клементине Легкоступовой. Вряд ли она откажет в неотложной  помощи мужчине, нуждающемуся в утешении. Эта мысль позабавила Баженова, и он представил, как сегодня же вечером отыщет Клементину в гимнастическом клубе «Бабилония» при Российско-боливийском культурном центре, посидит с нею в ресторане, сетуя на судьбу-злодейку и изменницу-жену, а потом отвезет ее к себе домой на 12-ую улицу Калакото, сорвет с нее платье и овладеет ею прямо в холле, опрокинув на мягкий перуанский ковер.
Об интимных связях Клементины в колонии любили посплетничать. Никто в посольстве не сомневался, что Петраков, приглашая ее к себе на срочные «диктовки», запирал кабинет изнутри совсем по другой причине. Судя по всему, Клементина воспринимала эти интимные сеансы с послом как исполнение служебного долга, самозабвенное, и, в общем-то, бескорыстное...
Мысли Баженова переключились на Петракова-старшего.
О нем Баженов думал в последнее время все чаще.
По большому счету, с гибелью Ивана Мокеевича не так все просто,  как представили это следователи в своем акте-некрологе-отпевании. Никто не спорит - все смертны, и послы не исключение. Был случай, когда в водах Атлантики погиб советский посол в Бразилии. Ужасная смерть: утонул на глазах у всех! Личный секретарь бросился за ним в водоворот - спасать! - но и его закрутило и понесло прочь от берега. Их тел так никогда и не нашли. Но сомнений в причине смерти дипломатов не возникало. Свидетелей в тот раз было много, и они в полном бессилии наблюдали за происходящим.
О гибели «Чолиты линды» не расскажет, наверное, ни один свидетель. Их просто не существует.
Что же случилось с «Чолитой», с борта которой забрасывал свой спиннинг в пенистые волны посол Петраков? Какая нештатная ситуация, говоря языком космонавтов, возникла на борту суденышка? Январь в Южном полушарии - это разгар лета, океан миролюбив и безопасен. Сводки метеорологов подтверждали, что в дни крейсерства яхты ближайший от нее шторм находился в тысячах километров. Вероятнее всего, «Чолиту» в ночной час протаранило крупное судно. Полусонный штурман не заметил яхту, и вращающиеся с сумасшедшей скоростью винты разнесли в щепки изящный корпус «Чолиты». Она ушла на дно с Иваном Мокеевичем, Луисом Риффо, членами экипажа и двумя красотками, которых боливиец прихватил в Кальяо.
О девушках на яхте узнали из анонимки, подброшенной в посольство. Вскрывали конверт с предосторожностями в специальной бронированной комнате, опасаясь то ли пластиковой взрывчатки, то ли вредоносных бактерий. Короткий текст послания о девицах легкого поведения, стал известен всем взрослым членам российской колонии. Анонимное письмо расценили как попытку окончательно скомпрометировать Петракова.
Сплетня о девушках Баженову сомнительной не показалась. «Они скрасили Петракову последние дни жизни», - подумал он и устыдился своего цинизма.
Впрочем, анонимка заинтриговала следователей, и они закидали шофера Балезко бестактными вопросами. Тот пытался сохранить преданность хозяину даже после его смерти и сваливал на распутного боливийца все возможные и невозможные грехи. У шофера была своя версия событий: «Луис накачался наркотиками, всех перестрелял, а перед тем, как сигануть в море, поджег яхту. Его всегда зашкаливало, энергия так и перла из него, а это значит, что мужик баловался кокаином». Сообщить комиссии что-нибудь полезное о девушках Балезко не смог: одна, кажется, беленькая, другая брюнеточка; вроде говорили по-испански, а вроде - по-русски. В Икике было полно посольских, поэтому девиц Руффо держал взаперти, чтобы не скомпрометировать Ивана Мокеевича.
Следователи не поверили в искренность объяснений шофера, но отпустили его с миром. Большего все равно не вытянешь, загранработники - люди  ушлые, в любых переделках падают на четыре лапы и наговаривать ни на кого не будут: себе же дороже обойдется. С клеймом доносчика попасть в очередную командировку будет трудно.
Достав сигарету из пачки «Кэмэла», Баженов закурил, и,       прохаживаясь по ковровой дорожке, стал думать о том, что в посольстве у Петракова явных врагов не было. Из дипломатического состава  Иван Мокеевич чаще всего общался с советником Петром Стевосяном, который находился на предпенсионной прямой и избегал каких-либо конфликтов. Петр Гургенович часто повторял, что худой мир лучше доброй ссоры, перед послом ходил на цыпочках, сомнительных связей избегал, в том числе с местной армянской общиной. Высокогорье он переносил тяжело, периодически страдал почками («опять чертовы камешки крутились») и главным его желанием было убраться подобру-поздорову из Ла-Паса, забраться на дачу под Мытищами и навсегда забыть о Южной Америке с ее желтой лихорадкой, дурной водой и землетрясениями.
Первый секретарь посольства Родион Плехов приехал в Ла-Пас вслед за послом и сумел завоевать его расположение своей невероятной работоспособностью: Плехов взвалил на свои плечи всю информационно-аналитическую работу посольства. Он мог составить убедительный ответ на самый заковыристый запрос МИД в любое время дня и ночи. Ходили слухи, что у него есть контакты в  окружении президента Боливии, от которых он бесперебойно получал ценную информацию. Но Баженов был знаком с Плеховым со времен командировки в Колумбию и знал, что главным его секретом была феноменальная память. Плехов читал всю доступную ему периодику, обобщал и анализировал крупицы полезной информации, мысленно ставя себя на место боливийского президента или министра иностранных дел. Потом брал спецблокнот и почти без помарок выдавал свой очередной информационный шедевр. В посольстве Родион держался особняком, и, казалось, что кроме работы его ничто не интересует. В личном общении он был скрытен и уклончив, и Баженов считал его человеком несимпатичным. Один из близких к Плехову по Колумбии дипломатов несколько лет назад покончил с собой прямо в министерском кабинете, удавившись ремнем от брюк. Последним с самоубийцей встречался Плехов.
На хорошем счету у Петракова был второй секретарь Андроний Чхеидзе, тихий, исполнительный, контактный, получавший куда больше приглашений на различные приемы и общественно-политические акты, чем сам посол. Дядя Андрония занимал в прошлом какой-то пост в отделе ЦК КПСС по связям с братскими партиями, а в постсоветские времена увлекся нефтяным бизнесом. Нет, у Петракова не было недоразумений с Чхеидзе, дружившим, как и Баженов, с его сыном. Не напрасно Иван Мокеевич хвалил Андрония на совещаниях и поощрял квартальными денежными премиями.
По роду своих обязанностей чаще всего общался с послом его личный помощник, третий секретарь Андрей Мощницкий, генеральский сын, неутомимый потребитель прелестей Клементины Легкоступовой. Андрей побил все рекорды пребывания в Боливии и, кажется, не слишком озабочивался тем, что карьера его пробуксовывает. По посольству ходил слушок, что в кадровом департаменте МИД у Мощницкого имелся ненавистник, который из-за дочки, обманутой и покинутой выпускником МГИМО, поклялся сгноить его в горах Боливии. Андрей этого слуха не опровергал, высокогорье переносил стойко и, самое главное, сумел завоевать доверие Петракова, стать его правой рукой и наиболее информированным человеком в посольстве. Посол, разумеется, знал, что Мощницкий разделяет с ним фаворы Клементины, но не делал из-за этого проблемы, не без юмора полагая, что молодая темпераментная женщина имеет право на легкий десерт после плотного обеда.
Регулярно встречался с Петраковым консул. Приносил и уносил  шифротелеграммы заведующий референтурой. Обязательным ежедневным собеседником был завхоз Иосиф Золотков, который с библейским долготерпением колдовал над скудным посольским хозяйством, истово откладывая доллар за долларом на бакалейную лавочку в тихом городе Мышкине. Расстилала свои египетские гроссбухи на столе посла бухгалтерша Курлова. По несколько раз на дню обеспечивал передвижения Ивана Мокеевича на «мерсе» надежный Балезко.
По мнению Баженова, никто из этих людей не мог быть врагом посла. Если таковые имелись, в чем владелец «Русского кондора» весьма сомневался, то не в ближайшем круге общения. Хотя, если хорошенько задуматься, границы этого круга очертить затруднительно. У Петракова был, к примеру, московский круг общения, о котором Баженов не  имел никакого понятия. Судя по отдельным репликам посла, поддержка в Москве у него имелась, и все же по каким-то причинам он оказался в нездоровом Ла-Пасе, а не в уютном Кито или вечно праздничном Каракасе. Впрочем, посол не слишком переживал из-за необходимости жить на четырехкилометровой высоте над уровнем моря, переносить горную болезнь  с о р о ч е  и есть недоваренную из-за высокогорья пищу.
Нет, Петраков не проявлял по этому поводу негативных эмоций и,    казалось, что боливийский ландшафт был ему по сердцу. Может быть, натворил Иван Мокеевич дел в Москве и укрылся на андском нагорье от проблем, разборок, претензий и даже мести? Гадать бессмысленно. Если    скрывал истинные причины при жизни, то после смерти тем более ничего не скажет. Печать молчания поставлена на веки вечные. Все тайны унес с собой...
Баженов подошел к окну, распахнул одну из створок, посмотрел на   беспокойный поток смуглолицых прохожих, невысоких, кряжистых, как горные тролли, с иссиня-черными, как янтарь  а с а б а ч е,  волосами. Толпу оживляли пестрые, похожие на лыжные, шапочки индейцев-аймара и чаплинские котелки осевших в городе индеанок-чол, чем-то похожих на матрешек в ярких бархатных юбках: чем больше их поддето, тем состоятельнее чольская дама.
Внимание Баженова привлек человек, показавшийся ему знакомым. Пиджак массового пошива едва сходился на животе, яркий, не в тон, галстук был завязан кое-как, но кожаная кепка сидела на круглой славянской голове прочно, а цепкие бульдожьи глазки смотрели на Баженова с любопытством и еле заметной иронией. Человек остановился как раз под окном посреди тротуара и, игнорируя недовольство пешеходов, сказал:
- Привет, Лео! Вот и я в гости! Угостишь чайком из коки?
Четкую, почти армейскую дикцию господина в кепке нельзя  было не узнать. Итак, МИД прислал новым офицером безопасности сорокалетнего Владлена Гончаева, которого Баженов знал еще по колумбийской командировке. Тогда эти офицеры подчинялись КГБ и были заклинены на морально-нравственном оздоровлении внутренней жизни посольств. Всякое лыко шло в строку: «тяга к накопительству», «половая распущенность», «обособленное поведение в коллективе» и т.д.
Особенно успешно велась кампания по выявлению тайных алкоголиков. Их, наверное, учитывали как потенциальных диссидентов. Если алконавт глушит дешевый ром или свирепую местную водку дурнейшей очистки, - значит, заливает душевную нестабильность, неудовлетворенность своим положением и, кто знает, какие еще созревающие «негативные» настроения. Надо сказать, что Гончаев не злоупотреблял  властью, не самоутверждался, занимаясь бытовым шпионажем за сотрудниками. В самый  разгар антиалкогольной истерии, когда на приемах в совпосольствах подавали только сок и минералку, Гончаев сквозь пальцы смотрел на резко  увеличившееся количество пустых бутылок из-под спиртного в мусорном  баке у жилого  корпуса. «Если не смягчать выпивкой ностальгию по родине, народ от тоски в  петлю полезет», - такой тезис отстаивал Гончаев в год сухого закона, за что и получал беспощадные выговоры от секретаря парторганизации.
- Что молчишь, Лео?  Не веришь глазам своим?
- Ну, как не поверить? Я тебя сразу признал: одет со вкусом, элегантен, и галстук подобран в масть... Но, дорогой Влад, скрывать не стану, заботит меня одна мыслишка...
- Какая? Выкладывай поскорей!
- Боюсь, угощу тебя кокой, а ты в отчете напишешь -  кокаин.
Гончаев разразился смехом:
- Ну, да, я таков. Ради карьеры шагаю по трупам.
- Ну, что с тобой поделаешь? Так и быть, заходи!
Обнялись, похлопали друг друга по спинам, поудивлялись в один голос причудам судьбы:  в Москве  ни разу не столкнулись ни в метро, ни на  улице, а в Боливии, у черта на куличках, жизненные траектории совместились. Удивительное - невероятное!
По просьбе Баженова Марлене принесла две чашки с заваренными листьями коки.
Проводив секретаршу взглядом, Гончаев заметил:
- Скажем прямо, не красавица. Всех посимпатичней уже разобрали?
- Тех, что покрасивей, я припрятал. Не знаю, что ты тут вынюхиваешь. Еще аморалку пришьешь.
Гость натужно посмеялся, и Баженов понял, что визит, действительно, неспроста. Не желая форсировать событий, он открыл бар, достал из его объемистых недр стопки и темно-коричневого стекла бутылку в виде истукана из Тиванаку.
-  Боливийская  виноградная  водка  - с и н г а н и, - пояснил  Баженов, - в комбинации с местным чаем - наилучшее средство от горных недомоганий. Помогает сосредоточиться. А водку здесь не пей, только сингани. Если ты перепьешь сингани и сядешь за руль, то никогда не сверзишься в пропасть. А из-за водки, дорогой Влад, нашенского народу столько поубивалось в стране олова и бодрящих листьев, что на поселок городского типа хватило бы. Да что тебе говорить, небось есть у вас в КГБ статистика по годам и синусоиды-графики. Как там, растет или снижается смертность от ДТП в Боливии?
- Растет, будь здоров, - с вялой интонацией сообщил Влад. - И от дорожно-транспортных, и от других причин. С этим у нас все благополучно. Показатели зашкаливают. Но Боливия особенно отличилась. Послы не каждый день исчезают, не оставляя следов.
- Вот ты куда клонишь, - осенило вдруг Баженова. - Тебя интересует мой подход к этому делу. Ничем не могу помочь. Нет материала для анализа. Петраков утонул в территориальных водах Чили. В сотнях километров отсюда.  Когда случилась эта беда, я  находился в Лапасовке, обеспечивая экскурсионно-познавательный зуд миллиардера Бориса Герковича и его очередной супруги. Индивидуальный туризм в наши края стоит колоссальных денег, и господин Геркович оправдал все ожидания «Русского кондора». Горделивая птица наклевалась до отвала.
Гончаев скорчил брезгливую мину:
- Пернатый хищник первоначального накопления капитала «Русский воробей» господина  Баженова торопливо склевывает крошки с драконьего хвоста господина Герковича. Все взаимно довольны.
- Не язви, Влад. Зарабатываем на хлеб насущный, как можем. С государственных должностей нас поувольняли. Обрекли на поиски пропитания в условиях дикого рынка. Если  Люцифер постучится  в дверь и попросит организовать тур в Россию, чтобы посетить места героических провалов коммунистической идеи, будь спокоен, организуем. Спать не будем, но обеспечим пожелания  клиента.
Гончаев привстал с кожаного кресла и взял с письменного стола тяжелую оловянную рамку с фотографией, на которой красовались Геркович и Баженов:
- Где это вы?
- На улице Загарнага, где торгуют антиквариатом и колдовскими причиндалами.
- А эти ребята в сторонке?
- Телохранители.
Вернув фотографию на стол, Гончаев не удержался от язвительного  замечания:
- Держишь перед глазами, словно это жена в прозрачном пеньюарчике. Очаровал тебя олигарх, не так ли?
- Нисколько. Но всем визитерам я говорю: Геркович путешествует по Южной  Америке только через нас. Паблисити! И, знаешь, действует...
Влад покрутил в руках кепку:
- Я правильно понял твою позицию? Полный и абсолютный молчок?
- Именно!
Гончаев бросил взгляд на  часы, напялил кепку и заторопился. Вероятно, он еще не полностью акклиматизировался и потому спешил в посольство, чтобы прилечь на часок и избавиться от головокружения и приступов тошноты. Перед тем, как вновь раствориться в толпе, Гончаев напомнил:
- Завтра прощание с послом. Символическое. Приходи обязательно.