Иван Солоневич в Аргентине
5 Февраля 2009
Фрагменты из книги журналиста-международника Нила Никандрова «Иван Солоневич – народный монархист»
Инга1 оставила описание тех условий, в которых им пришлось жить первые месяцы: «Бедные, но добросердечные старожилы предоставили нам одну из двух своих комнатушек в Буэнос-Айресе, а также кухоньку во дворе, котел и два мешка, набитых шерстью, которые, брошенные на ледяной кирпичный пол, служили нам матрасами. В том многострадальном котле я вначале кипятила пеленки (Улиты2), затем варила суп и в заключение грела воду для чая. Иногда, когда начинал дуть ветер из Патагонии, нам было холоднее, чем в Финляндии… Наш багаж еще не был найден. И мы ходили в летней одежде, той самой, в которой в июле стартовали (из Европы). Но дело в том, что в Аргентине это - зимний месяц».3
Получасовая беседа с престарелым священнослужителем (сморщенное лицо, седая борода, заметно дрожащие руки) оставила у Солоневича двойственное впечатление. С одной стороны - неторопливые расспросы о его планах жизнеустройства в стране и печатании газеты (Изразцова уже оповестили об издательских планах Ивана), с другой – подчеркнутое отсутствие эмоций и соблюдение дистанции. Лишь иногда, когда Солоневич упоминал о сложных эпизодах своей жизни в Советском Союзе и «трениях» с нацистским режимом по поводу будущего России, в глазах батюшки возникал отблеск живого интереса. Из реплик Изразцова было понятно, что он не примирился с «победой Сталина» в войне, которая, по его словам, только продлит страдания русского народа под «гнетом коммунистов».
Едва освоившись в Буэнос-Айресе, Иван взялся за налаживание газеты. Он пробивал лицензию, писал впрок статьи для первого номера, изучал «рынок» русскоязычных газет, которых в стране было шесть! Нанес еще один «принципиально важный» визит - к «ветерану» русской прессы в Аргентине Сергею Ивановичу Стапрану, который приехал в страну в 1929 году из Латвии.
Он дал дельные советы по процедуре оформления лицензии на издание газеты, обещал позвонить «кому надо» для облегчения дела (действительно, позвонил!), дал адрес поставщика «относительно недорогой» газетной бумаги (дефицитной в то время), предупредил о «повышенном градусе патриотизма» аргентинских властей и посему рекомендовал воздержаться от какой-либо критики на «местные темы».
Пожимая при прощании руку Солоневича, Стапран сказал: «Новую газету в Буэнос-Айресе, да еще русскую, можно поставить только большой кровью. Здоровья вам, кажется, не занимать, справитесь. Но рынок платных объявлений здесь очень ограничен, тут мы будем весьма и весьма конкурировать, предупреждаю заранее». О рынке платных объявлений Иван не думал совсем. «Наша Страна» будет политическим, а не коммерческим изданием…
Солоневича беспокоило, что за время, прошедшее с 1941 года, он как бы пропал для эмиграции, обреченный на молчание сначала в нацистской ссылке (в Померании), а затем в английской оккупационной зоне: «Сказать то, что я считал правдой, – было нельзя, а говорить то, что я не считал правдой, - я не хотел». Семь лет – это большой срок. Не забыли ли его?
Перспектива возвращения в эмигрантскую публицистику вдохновляла. Инга вспоминала: «Ва (Иван) смог заниматься газетой, и знакомый стрекот его пишущей машинки, который неизменно сопровождал нас во всех наших приключениях, заполнил пустоту долгого молчания».
Первый номер «Нашей Страны» вышел в свет 18 сентября 1948 года, через полтора месяца после прибытия Солоневичей в Аргентину. В числе первых поздравил Ивана «с премьерой газеты» Стапран: «Спасибо за присланный номер. Прочел на одном дыхании. А корректора своего гоните прочь! Никуда не годен!». Иван усмехнулся. Корректурой в страшной спешке занимались они с Юрой. До каких-то статей просто не дошли руки.
Вспоминая о «каторге» первых месяцев издания «Нашей Страны», Иван писал: «Так, как мы работали эти месяцы, – мы не работали даже и в концлагере ББК5»… (Здесь и далее цитируются публикации Солоневича в газете «Наша страна»…)
Чтобы газета выходила регулярно, Солоневич забывал обо всем, просиживая дни и ночи за письменным столом. Сложности встречались на каждом шагу. Больше всего он был недоволен технической стороной издания. В типографии не слишком старались, видимо, считая «Нашу Страну» провальным делом, типичной эмигрантской газетой-однодневкой. В редакции не было минимально необходимой справочной литературы, в том числе орфографического словаря. Не было ни одного экземпляра собственных книг Солоневича! Перед тем как покинуть Германию он пытался «разжиться» хоть чем-то из своего «литературного наследия», но без успеха: «В американском, английском и французском издательствах был, оказывается, распродан весь тираж («России в концлагере»). Немецкое издание было запрещено гитлеровским правительством, и очередные сто тысяч в продажу допущены не были – и попали в Лейпциге советчикам, а союзники конфисковали все книги И.Л.С. даже из немецких библиотек – как «вызывающие вражду между союзниками» – САСШ и др., с одной стороны, и СССР – с другой».
За воссоздание «справочной полки», библиотеки и архива взялся предприимчивый Юра. Он выпрашивал книги, брал их «взаймы», покупал и охотно принимал в дар довоенные издания трудов отца, «Белой Библиотеки», подшивки «Голоса России», «Нашей газеты», «Родины» и другие материалы.
В первом номере газеты Иван подвел итоги «европейского этапа» своей литературно-публицистической деятельности. Ему хотелось поделиться с читателями своим опытом и переживаниями, с предельной откровенностью рассказать о тех испытаниях, через которые ему, как и другим «дипийцам», пришлось пройти. Но не это было главным. Вдохнуть надежду в деморализованные души «дипийцев», прибывших и продолжающих прибывать в Аргентину и другие страны Латинской Америки, США и Канады, - вот что он считал своей первоочередной задачей.
Солоневич понимал, что «штабс-капитанское движение» осталось в прошлом. Перспектива, которую он прежде рисовал для него, - со всей очевидностью провалилась. «Служилый слой» не дождался своего «часа Икс». Он не был востребован Россией и русским народом. Надежд на это оставалось все меньше. После второй мировой войны Советский Союз распространил свое влияние на Восточную Европу. Многие члены «берлог»6 и более половины подписчиков «Голоса России» оказались за «железным занавесом». Следовательно, надо было искать другую перспективу и создавать несколько другое движение, сохраняющее все ценное, что было в его идеологических установках, разработанных для «штабс-капитанов». Солоневич был уверен в одном: народно-монархическая идея не потеряла значимости для русской эмиграции первой волны, и обязательно приобретет сторонников среди второй…
Из «пепла и руин» недавних потерь, катастроф и поражений возникла концепция новой газеты для новой эпохи, была обозначена ее ориентация и соответствующая ей редакционная политика. Среди задач, поставленных Иваном перед «Нашей Страной», была одна, неизменная для всей его издательско-публицистической деятельности, - борьба за возрождение и развитие национально-государственной традиции, за внедрение в эмигрантскую массу идеалов народной монархии.
Четкое определение целей, считал Солоневич, поможет реальному объединению сознательной части эмиграции, эффективности ее совместной политической работы. Враг оставался прежним - коммунистический режим в России. Главными проблемами современности, по мнению писателя, были следующие: противостояние капиталистического и народно-демократического «лагерей», возрастающая угроза атомной войны, экспансионизм сталинской империи и «неоправданная беззубость» Соединенных Штатов перед лицом «коммунистической угрозы».
Газета «Наша Страна» начиналась без авторского коллектива, большая часть материалов в первых номерах принадлежала перу Солоневича. Но это не было ему в тягость, он рвался к общению с читателями: и со штабс-капитанами, и с недавними «подсоветскими» гражданами, заброшенными на чужбину. Опытный журналист понимал, что ему предстоит нелегкая задача завоевания душ и сердец «второй волны» эмиграции, но не собирался «играть с нею в поддавки», отказываться хотя бы от малой части своих выстраданных убеждений. Иван был уверен, что идея народной монархии будет с сочувствием и пониманием воспринята этими дезориентированными, обездоленными, отторгнутыми Советским Союзом людьми.
Для тех, кто после многолетнего перерыва раскрыл «газету Солоневича», встреча стала настоящим праздником. Их властитель дум остался прежним: за годы вынужденного молчания его темперамент бойца-публициста не выдохся, не обеззубел, не утратил эмоциональности и той запредельной искренности, которая помогала Солоневичу приобретать друзей даже при самых неблагоприятных обстоятельствах. Его публицистический талант приобрел высшую зрелость, отточенность, внутреннюю завершенность.
Постепенно отлаживалась сеть распространения «Нашей Страны». В Буэнос-Айресе каждый русский знал, что в розницу газета продается в киоске г-на Вербицкого на Облигадо 2150, в книжном магазине братьев Лашкевич, что на улице Леандро Алем 1140, или у газетчиков на углу Леандро Алем и Виамонте, Леандро Алем и Сармьенто. Один номер стоил одно песо.
Рассылкой газеты («постановкой экспедиции») занимался Юрий. Большим подспорьем в этом деле явились «чудом спасенные адреса 3 тысяч подписчиков «Голоса России». Три года назад отгремели последние выстрелы мировой войны, и, конечно, судьба большинства подписчиков была покрыта мраком и туманом. Поэтому несколько месяцев газета рассылалась, буквально, «на авось». Запечатанные в пакеты номера уходили с почтамта в неизвестность: на адреса в Аргентине, Бразилии, других странах Южной Америки, в Соединенных Штатах и Западной Европе.
После европейских испытаний Солоневичи удивлялись тому, что в Аргентине не было воровства. Дом, который они арендовали в Дель-Висо, имел три двери «на улицу» и ни одного надежного замка. Хозяин кинты, американец, обитавший по соседству, успокоил их, сказав, что за долгие годы жизни в местечке ни разу не слышал о том, «чтобы кто-то что-то украл: так здесь не бывает». Непривычными для Солоневичей были проявления соседской солидарности «по собственной инициативе». Один из жителей Дель-Висо помог Юрию подвести баллон с газом на подводе и «чрезвычайно обиделся», когда тот предложил ему несколько песо за услугу. Многодетная соседка, у которой были куры, регулярно одаривала Солоневичей яйцами, но от денег отказывалась: «Яйца – бесплатные, я их не покупала».
В Дель-Висо семья Солоневичей нашла все условия для продуктивной работы. «Патриархальная, добродушная и примитивная» жизнь провинции особенно пришлась по сердцу Ивану. «После Европы как-то особенно приятно встретить просто человеческие отношения, - писал он, - в Европе мы от них слегка отвыкли. Люди не смотрят на вас, как на ходячий источник прибавочной стоимости. Или, как на человека на эту прибавочную стоимость покушающегося. Словом, «телец златой» слопал еще не все».
В конце октября 1948 года до Буэнос-Айреса добрались Всеволод Левашов-Дубровский7 и его жена Татьяна. Они попали в мощные объятия Солоневича, который отыскал их в переполненном Иммиграционном доме. Если Татьяне после долгих странствий как-то удавалось сохранять «презентабельный» (по «дипийским понятиям») внешний вид, то Левашов выглядел более чем экзотично: на нем были дамские брюки, что, конечно, поражало коренных аргентинцев, весьма щепетильных в соблюдении норм приличия, особенно, в одежде. Но иного выхода у Левашова не было: в Буэнос-Айрес супруги прибыли совершенно обнищавшими.
«Теперь работа пойдет на лад, - повторял Иван, вглядываясь в исхудалое лицо друга. – Первые номера «Страны» были форменным безобразием, без тебя – полный провал. Спасай газету!».
После завершения формальностей с Иммиграционным управлением Дубровские переехали в Дель-Висо. В «главном» доме с тремя комнатами обитали Солоневичи. Дубровских разместили в бывшем курятнике, приспособленном под жилье. Так, на какое-то время кинта «El Misterio» стала пристанищем для всей редакции. Жена Ивана - Рут8, задержавшаяся в Европе из-за переоформления документов, приехала в Аргентину через несколько месяцев после Дубровских.
Работы было много, и Солоневич не жалел ни себя, ни других, стараясь сделать газету самой полемичной и читаемой. Дубровский взвалил на себя всю техническую часть: от метранпажирования до экспедиции. Как отметил Н. Казанцев9, «поначалу дела газеты шли плохо: не было никаких денег… Каждый номер висел на волоске. А если только один номер не вышел бы к сроку, сразу могло пропасть доверие публики к тому, что она действительно будет выходить регулярно. Поэтому приходилось мириться со всеми материальными трудностями и жертвовать решительно всем, вплоть до покупки брюк».10
Только по воскресеньям Солоневичи позволяли себе расслабиться. Это был день визитов: «По воскресеньям начались паломничества - почитателей и политических последователей Ивана Лукьяновича – «штабс-капитанов», - вспоминала Дубровская. - Кто только не бывал в Дель-Висо! Старые (по «Голосу России») и новые почитатели таланта И.Л. сразу превращались в его друзей. Очень многие из них помогли «Нашей Стране» стать на ноги, кто материально, а кто хлопотами или предоставлением своей квартиры в городе для экспедиции газеты. Не будь этой двойной помощи буэносайресских русских друзей, – куда труднее было бы поставить издание «Нашей Страны» на твердые ноги».11
Постоянным гостем был священник Георгий Романов. В прошлом он был офицером корниловского полка. В эмиграции его любили: именно он чаще всего взваливал на себя хлопоты о получении виз для тех эмигрантов, которые попадали в Аргентину нелегально.
Иван и о. Георгий могли часами беседовать, обмениваться идеями, планами на будущее, иногда спорить до хрипоты. По словам Дубровской, «оба блистали своим умом, образованием, культурой и высоким полетом мысли».
В начале 1949 года Дубровские покинули кинту «El Misterio» и переехали в Буэнос-Айрес, чтобы быть поближе к типографии и контролировать качество ее работы.
После первых 50 номеров, которые выходили раз в полмесяца, было решено перейти на недельный график выпуска газеты. Подписчики восприняли это как верный признак укрепления авторитета «Нашей Страны».
Появление новой русской газеты в Буэнос-Айресе своевременно «зафиксировали» в Советском посольстве. Судя по «наблюдательному» отчету дипломатов, имя Солоневича не забылось. В документе посольства было отмечено, что «ряды русской эмиграции в Аргентине пополнили такие признанные ее вожди как Солоневич и Вержбицкий». В отчете подчеркивалось, что пребывание Солоневича в Аргентине, вдали от болевых центров политической жизни эмиграции, делало его, в общем-то, «безопасным». В документе сообщалось и такое: «По приезде в Буэнос-Айрес Солоневич получил от американцев средства и (совместно с Левашовым В.К.) приступил к изданию своей антисоветской газеты».
Сведения об «американском финансировании» были, разумеется, выдумкой. Русские монархисты никогда не пользовались симпатиями правящей и «теневой» элит в США. Солоневич не преувеличивал, когда с предельной откровенностью писал о тяжелом материальном положении «Нашей Страны» и своих переживаниях по этому поводу:
«Война будет. Железный занавес снова будет прорван. Сквозь этот прорыв будут брошены массы вражеской литературы, а у нас снова не будет ничего. Что и как скажем мы, русские монархисты, и нынешним новым эмигрантам, и будущим миллионам перебежчиков и будущим «освобожденным» двумстам миллионов о: Церкви, Монархии, России, о Феврале и об Октябре, о Белой Борьбе и о народных восстаниях, о революции и компартии – о Российской Империи – вообще о том, как с разных сторон ее пытались погубить… Русские монархисты! – Вы тратите деньги на очень много вещей – раскройте всерьез кошелек и для нашего издательства… Мы здесь с почти сверхчеловеческими усилиями «Нашу Страну» кое-как наладили – и местные русские люди помогли нам больше, чем мы могли ожидать в самых оптимистических условиях. Но местные источники – исчерпаны».
А вот еще один «сигнал SOS» в 26-ом номере газеты: «Друзья – читатели! «Нашей Стране» очень трудно. А Вам совсем не трудно завербовать для нее хотя бы еще одного подписчика. Постарайтесь сделать это».
Солоневич понимал, что без талантливо пишущих единомышленников невозможно наладить выпуск тематически разнообразной газеты, дающей пусть небольшой, но стабильный доход. Первые номера «Нашей Страны» стали как бы сигналом боевой трубы, созывающей друзей-писателей и журналистов. Они прибывали в Буэнос-Айрес после нелегких военных лет, с грузом трагического опыта, разочарований и личных утрат. От своих авторов Солоневич требовал элементарного: писать и действовать «на путях н о р м а л ь н о й человеческой логики».
Среди новых сотрудников были писатель Б. Ширяев (А. Алымов), философ А. Филиппов, журналист В. Рудинский. Издатель «Нашей Страны» был искренне рад появлению в «пишущем активе» газеты Сергея Войцеховского. Он был представлен читателям как «старый товарищ по подпольной работе в России – в начале 20-х годов». Под именем Михаил Тамарцев в «Нашей Стране» стал печататься писатель Борис Башилов. Ему принадлежит авторство девиза газеты: «Только царь спасет Россию от нового партийного рабства».
Первое время по прибытию в Аргентину регулярно писал в «Нашу Страну» Дмитрий Константинов, человек сложной судьбы и драматических переживаний, типичный, по словам Солоневича, идейный «власовец», попавший в плен «по случаю» и решивший остаться с немцами, несмотря на приближавшийся крах Рейха. Как и Солоневич, Константинов никогда не идентифицировал себя с советской властью, и она не воплощала для него понятия Родины. При первой возможности Константинов обзавелся наборным станком, стал налаживать издание собственной газеты. Солоневич понимал его: самостоятельность – великое дело! Еще одна русская газета в Аргентине? Ничего. Без конкуренции, - честной конкуренции! - в газетном деле нельзя…
Перелистав подшивку «Нашей Страны» «эпохи Солоневича», можно убедиться в том, что подавляющая часть материалов посвящена России и российским проблемам. «Аргентинская тема» возникала спорадически и носила лояльный характер. Иван был благодарен стране, приютившей его, и потому не допускал и намека на критику в адрес Аргентины, хустисиализма, президента Перона, его внешней и внутренней политики.
Свои первые впечатления Солоневич изложил в статье «Об Аргентине». Предлогом для написания статьи были письма читателей, которые стояли перед выбором: ехать в Соединенные Штаты или на берега Рио-де-ла-Платы? Иван, эмигрант «со стажем», хорошо знал, что может интересовать бесправного, изголодавшегося, неприкаянного «дипийца», стремящегося выбраться из разгромленной войной Европы. Это - отношение местных жителей к пришельцам, наличие работы, сносного жилья и питания. За месяцы жизни в Буэнос-Айресе и местечке Дель-Висо у писателя сложилась четкое представление о «бытовой ситуации» в стране. Рекомендации Солоневича складывались в обнадеживающую картину:
«Два наиболее крупных преимущества Аргентины сводится к следующему: первое – никто не смотрит на вас, как нежелательного иностранца, съедающего туземный хлеб. Второе – никто не остается без работы. Особенно легко и быстро устраивается новая эмиграция, которая почти сплошь имеет техническое образование и, кроме того, располагает тем, чего так не хватает нашему «интеллигентному» поколению: практичностью… Всякий эмигрант, имеющий хоть какие бы то ни было практические навыки, устраивается быстро и во всяком случае сносно… Как и во всех странах мира «служба» оплачивается слабо. Но, я думаю, что «предприимчивость» имеет здесь больший простор, чем где бы то ни было: в стране нехватка технических сил, а страна индустриализируется».
Солоневич не пожалел газетного «пространства» на бытовые советы, рекомендуя, к примеру, всегда иметь в виду, что «в столице – население столичное. То есть, там пальца в рот класть не полагается». По мнению автора, самое неприятное, что ожидает эмигранта – «это период акклиматизации. Климат в самом Буэнос-Айресе довольно тяжелый: сырость. Летом – духота, как в бане, простуды, сквозняки, ветры с моря. В 40 километрах (от Буэнос-Айреса) – сухо, приятно и легко».
Иван Лукьянович советовал другим, но для себя на вопрос «стоило ли приезжать в Аргентину?» однозначно ответить не мог. Перспективно ли для его газетно-публицистической работы «сидение в Аргентине»? Не слишком ли это «тупиковая страна», чтобы находиться в авангарде борьбы с коммунизмом?
До предела занятый газетой, Солоневич, тем не менее, не избегал общественной деятельности. Так, он принял активное участие в многолюдном собрании представителей старой и новой эмиграции, которое состоялось 5 сентября 1948 года по инициативе и под председательством генерала Б. Смысловского-Хольмстона. Собрание заявило о готовности «бороться с сатанинской властью за освобождение многострадального русского народа от кремлевской власти» и постановило учредить с этой целью «Союз русских людей им. Генерал-фельдмаршала А.В. Суворова».
Попал Солоневич и на собрание организации «Государево Служилое Земство» (ГСЗ)12 17 апреля 1949 года и был введен в состав его правления. Председателем ГСЗ избрали Н.И. Сахновского (очень скоро он станет непримиримым врагом Солоневича). Главной задачей Земства стало проведение среди эмигрантов лекций, «имеющих целью отмыть ту грязь, которой так щедро замазано прошлое нашей Великой Родины». Как правило, члены ГЗС заседали в Клубе Белых Русских эмигрантов. Собрания неизменно завершались пением русского гимна «Боже, Царя храни». В знак непоколебимой лояльности властям принимались приветственные послания президенту Перону. Солоневичу казалось, что у Земства больше возможностей сблизить все имеющиеся в Буэнос-Айресе организации «консервативного толка»: «Если это удастся, то мы окажемся более едиными, чем какая-либо иная человеческая группировка в этом перепутанном мире».
Организацией, вызывавшей резкую неприязнь Ивана Солоневича, был «Славянский союз», который со страниц местных газет все чаще обвинялся в «коммунизме и советизме». Со страниц «Нашей Страны» раздавались призывы оказывать противодействие коммунистическим активистам «Славянского союза», «живущим на деньги и по инструкциям Москвы». Другим его членам, малоискушенным в политике «попутчикам», «очарованным» марксистской утопией, надо было, по мнению Солоневича, открыть глаза на правду, используя эффективную контрпропаганду.
Пользуясь редкими часами, которые оставались после дневной страды по подготовке очередного номера газеты, Солоневич продолжал работу над текстом «Белой Монархии». Он последовательно, взвешенно, исторически документировано и образно излагал свой взгляд на идеальное государственное устройство будущей России. Этим трудом Иван хотел «вооружить» эмиграцию, которая, как он надеялся, рано или поздно вернется на родину. Он писал в «Нашей Стране»:
«С 1917 года и по сей день мы (эмигранты, Н.Н.), кроме поражений не переживаем ничего. Если бы в мелькании наших беженских судеб у нас было бы время взять в руки самый элементарный курс русской истории и была бы возможность о нем подумать, то мы увидели бы, что без монархии у нас никогда ничего не получалось – кроме поражений. Если бы мы вдумались в историю нашей антисоветской борьбы, то и тут мы увидели бы решительно все то, что сейчас видим своими глазами: десятки вождей, из которых каждый норовит «спасти Россию» и на этом славном пути норовит подставить подножку каждому соседнему кандидату в спасители. С того момента, когда в феврале 1917 года монархию и династию продал и предал весь или почти весь правящий слой страны, – до сегодняшнего дня, когда этот правящий слой служит панихиды, но не хочет служить Монархии, - мы, вот, и кувыркаемся от Волги до Ла-Платы. Ни в 1917, ни в 1949 году мы не догадались сделать самого простого: стать стеной у Трона. В 1949 году это гораздо труднее, чем это было в 1917».
В этот «южноамериканский период» своей жизни Солоневич четко обозначил пределы своих политических притязаний: «Я никак не лезу в вожди. По двум причинам: я – монархист и признаю одного только «вождя» – Державного. Я не организатор. Требовать с меня организации было бы также безнадежно, как пытаться доить божью коровку… Но то, что я могу – ИМЕЮ ПРАВО сказать Русскому Зарубежью – в Русском Зарубежье не может сказать никто иной».
К середине 1950-го года только в Буэнос-Айресе было не менее 5 тысяч русских эмигрантов. О «разноцветии» эмигрантских организаций в Аргентине и их соперничестве в 1951 году не без издевки написал Михаил Бойков, эмигрант второй волны, о творчестве которого Солоневич отзывался с уважением и которого печатал в своей газете.
Фельетон под названием «Приключения беспартийного эмигранта» был опубликован в литературно-художественном сборнике «Южный крест» и настолько понравился Солоневичу, что был прочитан им вслух для всех во время традиционного чаепития в саду. Сюжет фельетона отличался актуальностью: некий эмигрант срочно пытается вступить в какую-либо из организаций, потому что ему сказали, что после «приближающегося» свержения большевизма «беспартийных в Россию не пустят».
И вот «не шибко грамотный в политических смыслах» эмигрант пытается найти свое место в «антибольшевистских рядах». Вначале он попал в «Русский культурно-просветительный клуб имени Максима Железняка» и напоролся на явно «просоветскую организацию», которая занималась вопросами репатриации в СССР. Эмигранту пришлось прыгать из окна второго этажа, чтобы избежать отправки на родину «в закрытом автомобиле с конвоем». Не повезло ему и во второй попытке. Наткнулся на «товарища», очень похожего на Троцкого, который говорил лозунгами и цитатами из революционных песен. На видном месте его «конторы» возвышалось красное знамя со словами «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Эмигрант снова еле унес ноги.
Чтобы больше не рисковать, он обратился к крайне правым, «зубрам», то есть к «бывшей российской знати, высшему дворянству». В ходе «собеседования» эмигранта с князем, имевшим на груди «целую коллекцию орденов и регалий» стало очевидным, что эмигрант никак не подходит для «Объединения Зубров»: он был всего-навсего сын старшего дворника, то есть, - неподходящего социального происхождения. Не нашел эмигрант понимания в «воинском союзе», где не обнаружилось никакой «борьбы с большевизмом, кроме командных выкриков, солдафонства и беспорядочного махания саблей».
«Солидаристы» из НТС отнеслись к эмигранту с большим пониманием. Но предупредили, что в будущем российском правительстве все главные портфели уже заранее распределены «между активистами и кадрами». Самое большое, что они могли пообещать, – это должность «государственного уполномоченного артельно-маслодельно-сыроваренной, молочно-творожно-сливочной, винигретно-сметанно-блинной промышленности». Но перед назначением на пост эмигрант должен был отправиться на подпольную работу за «железный занавес», чтобы подтвердить свою «пригодность» для дела «солидаристов». После ряда наводящих вопросов эмигрант понял, что опять едва не совершил роковую ошибку: «солидаристы» намеревались ввести в России что-то вроде «исправленного коммунизма» со «слегка ограниченной» свободой личности.
Поиски подходящей политической организации эмигрант завершил на украинских «самостийниках». Вошел в их штаб-квартиру и остановился с разинутым от удивления ртом: «Никак не пойму, куда я попал. Вроде, в картинную галерею. По всем стенкам висят усатые дяди и очами на меня грозятся. Присмотрелся я поближе, а это все портреты украинских гетманов. С древнейших времен и до наших дней: от Адама и Евы до пана Жилы, что в одном «дипийском» лагере был гетманом украинского барака». Выдать себя за «чистокровного украинца» эмигранту не удалось. В очередной раз ему пришлось спасаться бегством, под выкрики в спину: «Маскальский прихвистень! Московський лаполиз!»
Здесь кстати отметить, что тема сепаратизма, мельком затронутая в фельетоне, всегда волновала Солоневича. Он видел, как в годы второй мировой войны националисты-сепаратисты получили, не без помощи германских нацистов, «второе дыхание». Он не мог не замечать попыток стран «западного блока» во главе США также использовать «самостийников» для раскола и развала России. В статье «О сепаратных виселицах» Солоневич писал:
«Я – стопроцентный белорус… Наших собственных белорусских самостийников я знаю, как облупленных. Вся эта самостийность не есть ни убеждения, ни любовь к родному краю – это есть несколько особый комплекс неполноценности: довольно большие вожделения и весьма малая потенция: на рубль амбиции и на грош амуниции».
Решение «национального вопроса» для России Солоневич видел в тех же теоретических рамках, что и до войны. Оно было изложено в «Тезисах Народно-Имперского движения»:
«Российская империя есть наш общий дом, имеющий нашу общую крышу и общие внешние стены. Но в пределах этого дома – каждая народность имеет свою собственную квартиру: в которой она может устраиваться, как ей будет угодно – с некоторыми, однако, условиями: не поджигать общего дома и не устраивать в своей собственной квартире складов взрывчатых веществ, воровских притонов или нарушения общественной тишины и спокойствия.
Каждый человек Империи может говорить, писать, учиться и самоуправляться на каком ему угодно языке. Может знать общегосударственный язык, но имеет полное право и не знать. Может вводить в свою школу этот язык – но имеет право и не вводить. Однако: язык правительства, армии, транспорта, связи, полиции и пр. – должны быть языком общегосударственным. Словом – никто никого не заставляет любить русский язык. Не любишь – не надо, - тебе же будет хуже. Никакого нового изобретения тут нет. За некоторыми исключениями на Руси так и было».
В недавнем прошлом Смысловский служил в вермахте. Под его руководством в самом конце войны созданная им Первая Русская Национальная армия (ПРНА) пробилась к швейцарской границе и была интернирована. Советская репатриационная комиссия добивалась выдачи Смысловского и его подчиненных, но безуспешно. С помощью IRO, международной организации, занимавшейся делами беженцев и перемещенных лиц, а также благодаря хлопотам священника Константина Изразцова, Смысловский и его армия в 400 человек благополучно перебрались в Аргентину.
Их выдача Советскому Союзу стала бы смертным приговором для многих, поскольку в ПРНА преимущественно «служили» бывшие сотрудники так называемого «Зондерштаба Р(усланд)». Этот контрразведывательный орган вермахта вел работу по сбору информации в тылах советской армии, занимался разложением партизанских отрядов и формированием лже-партизанских групп, задачей которых была провокаторская деятельность.
Под псевдонимом «фон Регенау», а затем «полковник Хольмстон», Смысловский руководил операциями «Зондерштаба Р» и по ходатайству адмирала Канариса, шефа абвера, не раз был отмечен наградами Рейха. Эту насыщенную событиями главу своей жизни Смысловский пытался скрыть, и потому выразил Солоневичу неудовольствие, когда в «Нашей Стране» было упомянуто о его контрразведывательном прошлом. Газета поспешила опубликовать следующую «поправку»: «Во втором номере «Нашей Страны» в статье о власовском движении, было по ошибке указано, что ген. Б.А. Хольмстон работал в немецкой контрразведке. – Мы хотим исправить эту неприятную ошибку: ген. Б.А. Хольмстон работал в штабе северной группы на восточном фронте».
В Аргентине, Бразилии и Парагвае, - везде, где обосновались бывшие военнослужащие ПРНА, Смысловский был популярной фигурой. Прагматик по натуре, он обладал мощным инстинктом выживания: был многоликим, изворотливым, красноречивым и решительным в тех «чреватых последствиями» нестандартных обстоятельствах, на которые был щедр ХХ век. Он умел выбрать наиболее подходящую линию поведения в меняющихся исторических условиях и достоверно играть ее. Стоит ли говорить, что к Солоневичу Смысловский-Хольмстон повернулся самой привлекательной стороной своего «полифонического имиджа», подчеркивая при каждом удобном случае, что как истинно русский человек всегда придерживался монархистских убеждений и идеалов Исторической России. Нет ничего странного в том, что, «очарованный» генералом, Солоневич, оценивая вклад русских эмигрантов в послевоенную антисоветскую работу, писал: «Единственным исключением является ген. Б.А. Хольмстон, книга и статьи которого оставят какой-то след в истории р е а л ь н о й, а не выпивочной антикоммунистической борьбы».
Смысловский всячески демонстрировал Солоневичу свое расположение, и тот, в свою очередь, при любой возможности заглядывал к генералу «на рюмку чая».
Смысловский-Хольмстон взялся за нелегкую задачу объединения русской эмиграции в Аргентине, чтобы затем использовать этот опыт на всем пространстве Русского рассеяния. Солоневич, потерпевший в свое время фиаско с «Русским Национальным фронтом», приветствовал инициативу генерала. Может быть, у Смысловского получится? «Базовой организацией» объединения должен был стать «Суворовский союз». Генерал воспитывал членов «Союза» на идеях исключительности и самобытности российской государственности, биологической мощи и непобедимости русского народа, который даже в условиях временного поражения способен «переварить любого оккупанта».
Усилия по объединению активной части эмиграции «на почве антикоммунистической платформы» Солоневич поддерживал и по другой причине: по его подсчетам, в Аргентине в русской эмиграции «доминировали просоветские элементы».
Былая близость Смысловского к командованию вермахта также интриговала Солоневича. Особенно его занимала тема закулисных отношений политического и военного руководства Рейха с русскими военными формированиями, прежде всего – с армией генерала Власова. Эти вопросы Иван постоянно затрагивал во время бесед с генералом. Оценивая прошлое, собеседники были единодушны в том, что Гитлер подписал себе смертный приговор, когда запретил использовать русские подразделения на Восточном фронте и стал осуществлять свою доктрину планомерного сокращения «популяции» расово «неполноценного» русского народа.
Солоневич и Смысловский в один голос критиковали не только Гитлера, но и Соединенные Штаты, которые абсолютно не «понимают Россию» и при этом еще осмеливаются готовить нападение на нее. Предчувствие войны - лейтмотив их бесед, содержание которых нашло отражение в ряде публикаций «Нашей Страны» того времени.
Смысловский-Хольмстон не мог не понимать, что благополучие возглавляемых им остатков ПРНА зависит от благосклонности аргентинских властей. После прибытия в Буэнос-Айрес он добился аудиенции у «сильного человека» Аргентины Хуана Перона. От себя лично и от имени своей «армии» Смысловский поздравил его с избранием на высокий пост президента, а на страницах газеты «Суворовец» постоянно заверял, что в случае необходимости готов выступить на защиту Аргентины. В то время главным гипотетическим противником страны были Соединенные Штаты, куда Смысловский несколько раз выезжал по неким «секретным делам». Вряд ли он выполнял поручения Перона. Так что заверения Смысловского о полной лояльности режиму носили не совсем «транспарентный», как сейчас говорят, характер.
Как бы там ни было, правительство Перона не чинило препятствий деятельности Смысловского и его «Суворовскому союзу». «Перон нас держит под своим крылом», - не раз говорил своим подчиненным Смысловский. Для поддержания связи с ним военное министерство Аргентины выделило специального офицера. Тайная полиция («Сексьон эспесиаль») в дела «Суворовского союза» не вмешивалась, каких-либо ограничений с ее стороны на проведение собраний и других мероприятий не было.
Когда в редакцию «Нашей Страны» начали приходить анонимки на Смысловского, Солоневич отнес их на счет «просоветских элементов». По этому поводу газета опубликовала даже небольшую заметку «Анонимам»: «Редакция, и не только она одна, - получает гектографические листовки и написанные от руки письма, касающиеся ген. Б.А. Хольмстона. И листовки и письма написаны одним почерком и подписаны разными псевдонимами. Редакция просит автора всего этого не беспокоиться напрасно: такого рода инсинуаций «Наша Страна» помещать не собирается».
Но анонимки приходили все чаще. Первоначально Солоневич не придавал им значения, по себе зная, какие нелепые, сомнительные, а порой и разрушительные для репутации слухи и сплетни порождает «эмигрантское болото». Тем не менее, как журналист, не раз обжигавшийся на излишней доверчивости, он обратил внимание на то, что «слухи», идущие из разных источников, во многом совпадают.
Беглецы из «Суворовского союза» рассказывали, что генерал Смысловский-Хольмстон – бывший сотрудник абвера, который свою контрразведывательную работу для Рейха пытается представить в глазах эмиграции в виде патриотического служения на благо Родины. Контрразведывательное прошлое генерала в Польше, Эстонии и России оставило «кровавый след». В конце 1944–начале 1945 года, когда вермахт стал стремительно откатываться на запад, «полковник Хольмстон» решил, что самое время предпринять шаги для ухода от ответственности, как это делали многие пособники нацистов. Новое войсковое образование – «Первая русская национальная армия» – внешне ничего общего не имело с «Зондерштабом Р» и могло прикрыть его прошлое. Хольмстон полагал, что под русским национальным флагом будет легче выбраться на «нейтральную территорию», получить убежище и дожидаться неминуемого с его точки зрения столкновения Советского Союза с западными союзниками. Свой замысел «генерал Хольмстон» успешно выполнил. Он создал бутафорскую армию, благополучно довел ее до границы со Швейцарией, а затем интернировал в Лихтенштейне.
Двойственное впечатление у Солоневича оставили утверждения диссидентов-«суворовцев» о том, что Смысловский «самовольно» присвоил себе звание генерал-майора. Его ссылки на то, что немецкое командование подписало приказ в самом конце войны, были сомнительны. Бои шли на улицах Берлина, Гитлер, проверив цианистый яд на любимой овчарке, обдумывал свое политическое завещание. Капитуляция была неминуема. Вряд ли в этих условиях кто-то из высших чинов вермахта стал озабочиваться присвоением полковнику Хольмстону очередного воинского звания.
Недруги Смысловского считали, что мундир генерала (заранее подготовленный!) потребовался Хольмстону для ведения переговоров с властями Лихтенштейна: так, мол, представительнее!
Конечно, выяснить истинность этих утверждений в условиях Аргентины было трудно. О любых попытках подобного рода Смысловскому стало бы известно. Он никогда не забывал о своей профессии контрразведчика и создал в среде русских эмигрантов разветвленную сеть информаторов.
Говорили, что на эту специфическую работу военное министерство Аргентины выделяло Смысловскому необходимые финансовые средства. Трудно сказать, знал об этом Солоневич или нет, но соответствующие слухи «по русскому Буэнос-Айресу» циркулировали. Правда, часто говорили не о военной контрразведке, а о тайной полиции. Если у эмигранта, устраивающегося на работу, была рекомендация Смысловского, никаких проблем не возникало. Члены «Суворовского союза» привлекались для изучения прибывших в страну «Ди-Пи» с «советским прошлым». Самые проверенные лица Смысловского вели наблюдение за советскими учреждениями в стране, используя для этого автотранспорт, предоставленный «Сексьон эспесиаль».
Смысловский держал под контролем издательскую и общественную деятельность Солоневича. Генерал не сомневался, что при определенных обстоятельствах писатель может возглавить русскую эмиграцию. И хотя Солоневич опровергал подобные домыслы, Смысловский, будучи амбициозным человеком, не верил ему: как можно добровольно отказываться от лидерства?
Ещё большую тревогу Смысловского вызвали сведения о том, что Солоневича видели в компании с «изменниками», покинувшими «Суворовский союз». О скандально-разоблачительных выступлениях Солоневича в прошлом, о его «неуживчивости» и «неблагодарности» Смысловский был наслышан от бывших членов РОВСа. Не готовит ли Иван какой-нибудь сенсации за его, Смысловского, счет, чтобы поддержать тираж «Нашей Страны»? Пока Солоневич лоялен и приветлив при встречах, но кто знает, не маска ли это опытного газетного волка?
Смысловский дал строгое указание: наблюдать за издателем «Нашей Страны», докладывать о каждом его шаге, заранее проверять через типографию содержание его газеты...
Лидеры многочисленных эмигрантских организаций в Аргентине поначалу не проявляли признаков враждебности к Ивану Солоневичу. Правда, представители «первой волны» эмиграции помнили о ходивших слухах о его «сотрудничестве с органами». Узнали о них и политически активные члены «второй волны». По мере ужесточения полемики «Нашей Страны» с «пузырями умершего мира», «зубрами» аристократических родов и католической «пятой колонной» в среде русской эмиграции, старые слухи обрастали новыми «подробностями».
Полицейское уведомление, предписывающее Солоневичу покинуть Аргентину, стало для него полной неожиданностью. Добиваться справедливости у властей Иван, однако, не стал. На это потребовалось бы много времени, и, в результате, могло обернуться санкциями против газеты. Вполне вероятно, что именно такого результата добивались его враги. Поэтому - лучший вариант выхода из драматической ситуации – отъезд в соседний Уругвай! Оттуда можно будет руководить газетой и вовремя решать возникающие проблемы.
Даже через много лет после смерти мужа Рут Солоневич утверждает, что ему «в очередной раз» не повезло со страной пребывания. Генерал Перон был президентом авторитарного типа. Вряд ли он имел представление о содержании трудов русского публициста, однако, по мнению Рут, «то, что Иван Лукьянович писал о диктаторах, очень не нравилось Еве Перон, а, через нее - ее мужу». В книге «Диктатура импотентов» ни слова не говорилось об Аргентине и порядках в стране, но, в соответствии с пословицей «правда глаза колет», Ева поверила доносам: «Книга полна недостойных и оскорбительных намеков на Аргентину!».
Сам Солоневич считал, что его высылка из Аргентины – следствие заговора, хорошо оркестрованной кампании лжи и клеветы, серии доносов, направленных в тайную политическую полицию его врагами из эмигрантской «головки». Он не ошибался. По свидетельству Дубровской, сразу же после высылки Солоневича ее муж был вызван в «Сексьон эспесиаль» для «профилактической беседы», видел эти доносы и на всю жизнь запомнил имена людей, их подписавших.
По сведениям Н. Казанцева, «под доносами, обвиняющими И. Солоневича в антиперонизме и прочих грехах, стояли весьма разношерстные подписи: от меньшевика Н.А. Чоловского, издателя журнала «Сеятель», до монархиста-реакционера Н.И. Сахновского».
Солоневич считал, что он не давал поводов для высылки: «В организации местных склок на мне не лежит никакой вины. Я в местной жизни не принимаю решительно никакого участия. Ни танцулек, ни рюмок чаю «Наша Страна» не организует. Даже и по лотерейной части мы ни с кем не конкурируем. Местных материалов в газете нет никаких. 85 % ее тиража идет за границу». «Сахновский и другие подали на меня десятки синхронизированных доносов, - писал Солоневич. - Недавно в полицию поступил новый донос, что я пишу по директивам советского агента... Сахновский – это помещик до мозга костей. Основная проблема восстановления монархии заключается в полном политическом и идейном разгроме этого слоя....»
По-видимому, особый вес для полиции имел донос редактора газеты «За Правду» А. Ставровского, который перешел в католичество и по этой причине пользовался определенным весом в правящих кругах Аргентины.13 На Ставровского сильное влияние оказывал ксендз Филипп де Режи14, иезуит высокого ранга с широкими связями в аргентинских верхах. Де Режи вел «миссионерскую работу» среди дезориентированных русских беженцев, пытавшихся обрести надежную материальную и духовную опору в Аргентине. На этот специфический момент в деятельности ксендза по «перетягиванию» православных в католицизм Солоневич обратил внимание в первые дни пребывания в Буэнос-Айресе. Подобную вкрадчивую «технику» приобретения адептов Солоневич хорошо изучил еще в Белоруссии. В статье «Об Аргентине» он написал: «Русских эмигрантов обычно встречает католический патер о. Филипп де Режи, - наше духовенство занято более важными делами».
«Дуэт» Ставровский–де Режи больше всего усилий посвятил проникновению в военные организации эмигрантов, в том числе - в «Суворовский союз». Когда это не удалось, разящий «огонь» католического дуэта был направлен на идеологического лидера эмиграции – Солоневича.
Смысловский-Хольмстон был тем человеком, который мог повлиять на аргентинские власти в «деле Солоневича», предотвратить его высылку. Благодаря «карманной» контрразведке, Смысловский знал о том, где и кем пишутся доносы, был осведомлен об их содержании. Более того, в одном из руководящих кабинетов «Сексьон эспесиаль» с ним советовались по поводу того, давать или нет ход «обвинительным письмам». Именно под этим названием они были зарегистрированы в учетном отделе охранки.
У Смысловского были разные варианты действий. Он мог сказать: я уверен в том, что Солоневич никогда не имел отношения ни к Коминтерну, ни к Коминформу, и, тем более, к НКВД-МГБ. Он мог сказать, что Солоневич лояльно относится к хустисиалистскому режиму и президенту Перону. В конце концов, Смысловский мог поручиться за Ивана. Этого было бы достаточно, чтобы закрыть «дело Солоневича». Тем не менее, беседуя с представителем «Сексьон эспесиаль», он не сказал ни слова в защиту писателя. Обвинений Солоневича в «работе на коммунистов» не поддержал, но дал понять аргентинцам, что дальнейшее пребывание писателя в Буэнос-Айресе чревато конфликтами, выяснением отношений и скандалами среди русских эмигрантов. Не преминул Смысловский предсказать, что этим воспользуется советское посольство, вербуя агентов и соблазняя эмигрантов видами на возвращение в Советский Союз.
Доносам дали ход, и Смысловский фактически определил дальнейшую судьбу Солоневича.
Во второй половине июля 1950 года опальный публицист поднялся на борт пароходика, курсировавшего по Рио-де-ла-Плата между Буэнос-Айресом и Монтевидео. В № 50 от 5-го августа 1950 года «Нашей Страны» появилось извещение «От Редакции»: «Ввиду того, что Иван Лукьянович Солоневич по состоянию своего здоровья и по другим, независящим от него, обстоятельствам, покинул пределы Аргентины, издателем и редактором газеты «Наша Страна» с 1-го августа с.г. является Всеволод Константинович Дубровский».
1 Жена сына И.Солоневича – Юрия.
2 Внучка И.Солоневича.
3 Solonevich, Inga, «The Long Trek to Solola», Pocahontas Press, Inc., Roanoke, Virginia, 1986.
4 То есть, «перемещенных лиц», от англ. displaced person - DP.
5 ББК – часть «владений» ГУЛАГа - Беломорско-Балтийский комбинат.
6 «Берлога», т.е. ячейка Движения «штабс-капитанов».
7 Ближайший сотрудник И.Солоневича по изданию газеты «Голос России» в Софии.
8 Со своей второй женой Рут Беттнер, вдовой немецкого офицера-парашютиста, Иван Солоневич познакомился в 1941 году в Темпельбурге. Брак был заключен в 1947 году в городке Аппельбек, находившемся в зоне английской оккупации Германии.
9 Казанцев Николай Леонидович – в настоящее время главный редактор газеты «Наша Страна». Н. Казанцев - известный аргентинский журналист, автор уникальных книг о Мальвинской войне.
10 Казанцев Н. «Устремленный в будущее». См. «Наша Страна», №2407-2408, 28.09.96.
11 «Наша Страна», № 1472, 16.05.78.
12 Государево Служилое Земство было основано в Аргентине в октябре 1948 года.
13 См. «Наша Страна», № 2407 – 2408, 28.09.96. Н. Казанцев, Устремленный в будущее.
14 В другом написании – Режис. Его «служебным контактом» в Риме был католический священник профессор Драганович, который проводил предварительное изучение русских «дипийцев» перед отправкой в Аргентину. Наиболее «перспективные» из них в плане обращения в католичество получали адрес и телефон Ф. Режи в Буэнос-Айресе.