Notcoin — будущий дроп от TON/Telegram

Таким мы его увидели. К годовщине гибели Федерико Гарсии Лорки.

Ольга Равченко, Эмма Прибыльская, Беларусь
19 Августа 2010г.
Таким мы его увидели. К годовщине гибели Федерико Гарсии Лорки.
19 августа 1936 года в Гранаде был расстрелян великий испанский поэт и драматург Федерико Гарсия Лорка. В Испании разгоралась гражданская война. В Гранаде франкисты проводили массовые аресты и расстрелы сторонников республиканцев. «Смерть интеллигенции!», тезис испанского фашизма, стал служебной инструкцией. Убивали врачей, юристов, преподавателей, журналистов, учёных. Почти шесть тысяч человек были расстреляны в Гранаде и её окрестностях за три военных года....

Лорка бывал в Латинской Америке. Незадолго до гибели он собирался поехать в Мексику. Творчество поэта стало неотъемлемой частью и латиноамериканской культуры.



ТАКИМ МЫ ЕГО УВИДЕЛИ
Ольга РАВЧЕНКО


Совсем недавно испанцы предприняли очередную попытку найти место захоронения Федерико Гарсии Лорки. Тщетно.

Услышав в детстве имя великого испанца, я рассмеялась: «Девчоночье: ЛОРКА!» Стихи показались необыкновенными. Став студенткой испанского факультета, я не без труда достала Libro de poesia. Когда же лет пять тому назад белорусский поэт Михась Башлаков сказал: «Чаму б Вам не перакласцi Лорку?», я снова смеялась: «После переводов Рыгора Барадулина, сделанных по подстрочникам Карлоса Шермана?»

К «Антологии любви», составленной известнейшим итальянским лоркинистом Пьером Менарини (1998 TEA S.p.A., Milano), я обратилась в очередной раз по окончании работы над переводом книги Габриеля Раверы «Стихи на ближайшую осень» (2003 Parma, Editrice Esperidi), в которой, на мой взгляд, кое-где прозвучали лоркианские нотки. И чудо свершилось: переведя «Антологию», я вернулась к Libro de poesia, и сегодня в моей рукописи – переводы на русский язык более ста ранних стихотворений Лорки. (В Youtube его произведения представлены прекраснейшими композициями практически на всех языках мира).

Зная о моём пристрастии, человек с говорящим, как практически у всех итальянцев, именем: Адриано Таленти, – подарил мне «фолиант» в полторы тысячи страниц: Garcia Lorca. Tutte le poesie e tutto il teatro (2009 I MAMMUT).

Свои первые переводы я прочла поэту Эмме Прибыльской. Оказалось, что у неё свой: гибсон-нерудовский – Лорка.
Таким мы его увидели:

Федерико Гарсия ЛОРКА

ЦИКАДА!

Марии Луизе

Цикада!
Счастливая ты!
На ложе земном умираешь,
упившись светом.

От колоколов
ты знаешь секрет жизни.
Откровеньем в тебе –
сказка старенькой феи,
внимавшей рожденью травы.

Цикада!
Счастливая ты!
Умираешь под кровью
сплошь голубого сердца:
свет –
суть Бог, снисходящий на землю,
а солнце –
его пропустившая брешь.

Цикада!
Счастливая ты!
В агонии чувствуешь всю
значимость неба.

Всё живое, входящее в смерти врата,
идёт, поникнув главою.
В забытьи.
С мыслью-речью. Беззвучно…
Скорбно кутаясь в тишину –
мантию смерти.

Только ты,
зачарованная цикада,
источая звук, умираешь,
преображённая Богом
в свет небес и звучание.

Цикада!
Счастливая ты!
Тебя кутает в свою мантию
сам
Дух Святой: свет.

Над полями уснувшими
ты слывёшь
с предвечных времён
полнозвучной звездой,
подругой лягушек
и серых сверчков.
Твои золотые гробницы –
в лучах колыбельной
солнца ветров.
Оно нежно ранит тебя
крепостью Лета
и уносит с собой твою душу,
чтоб обратить её в свет.

Обернись, моё сердце,
цикадой над божьими нивами
и умри
клейким пением раненым
в ясном небе,
а когда ты испустишь дух,
пусть предсказанная мною женщина
разбросает тебя в пыли
своими руками.
Превращайся на поле, кровь,
в розоватый мягкий суглинок,
и крестьяне усталые пусть
в тебя вонзают мотыги!

Цикада!
Счастливая ты!
Тебя ранит незримыми шпагами
небо!

Фуэнтэ Вакерос (Гранада), 3 августа 1918

ЕСЛИ Б РУКИ МОИ МОГЛИ ОСЫПАТЬСЯ!

10 ноября 1919
(Гранада)


Я шепчу твоё имя
в тёмные ночи,
когда звёзды к луне
приходят напиться
и уснула листва
сокровенной кроны.

Ощущаю, что пуст:
ни страсти, ни музыки.
Как часы, обезумев,
пою старинное мёртвое время.

Я шепчу твоё имя
тёмною ночью.
Твоё имя звучит отдалённей,
чем прежде:
дальше дальних звёзд,
скорбней кроткого ливня.

Полюблю ли снова тебя,
как когда-то?
В чём повинно моё сердце?
Коль исчезнет туман,
что за страсть меня ожидает:
спокойней и чище?

Если б пальцы мои
могли оборвать листья с луны!

ОТЖИВШИЙ ФЛЮГЕР

Декабрь, 1920
(Мадрид)


Стойким сердцем отмечен флюгер
в книге у времени.
(Между двух страниц:
между землёю и небом).

Отболев, распластался
на литере старых крыш.
Музыкальным цветком башни,
луною ветров
покидает древо креста,
роняя свои лепестки,
чтоб упасть на холод могильных плит
на съедение дикой горчице
перекрёстного эха.

Ты лежишь под акацией.
Помни о смерти!
Не могло твоё сердце стучать,
потому что ты был железным…
Но собою владел:
довольствуйся этим!
Опускайся ко дну
под зелёную жирную землю
в поисках огненной славы,
даже если издали позовут тебя
грустные башни
и услышишь не флюгеры –
крики твоих друзей.
Утопай в зеленоватом сукне
своего ложа.
Ни монахиня в белом,
ни страж,
ни луна на ущербе,
ни в небе Венера,
ни рассеянный пономарь
монастырский
не вспомнят твои леденящие душу крики.
Прячься глубже,
иначе тебя увезут
старьёвщики.
Если б мог я
отдать тебе друга –
своё сердце,
такое неверное!

КОЛОКОЛ

Распятый в собственном ритме,
колокол безмятежный,
наносит последние краски
дню в парике из тумана
и в потоках из слёз.

Мой старичок-тополь,
встревоженный соловьями,
задумал сбросить меж трав свои ветви
задолго до золота осени,
но стойки моих взглядов
его надёжно держали.

Старый тополь,
возьми отсрочку!
Разве не ощущаешь
истерзанную древесину
моей неуёмной любви?
Ты расстелись на лугу,
когда хрустнет моя душа,
усмирившая и растерзавшая
ураган поцелуев и слов.

Октябрь 1920

КАРУСЕЛЬ

Обычно счастливчики-праздники
раскатывают на колёсах.
Стремительная карусель
их привозит-увозит.

Лазурная Пасха.
Белый сочельник.

Дни выползают из шкур,
обновляясь, подобно змеям;
единственное исключение –
наши светлые праздники.

Это те же самые дни,
которые в детстве встречали мамы.
Те же ночи c длинными шлейфами
из муара и блёсток.

Лазурная Пасха.
Белый сочельник.

Кружится карусель,
подвешенная к звезде,
как тюльпан, висящий вниз головой,
с пятью лепестками Света.

На лошадках, запряженных цугом,
дети едят луну, как черешню.

Изумись, Марко Поло!
В неслыханном колесе
дети видят даль
неизвестной земли.

Лазурная Пасха.
Белый сочельник.

УМЕРЛА НА РАССВЕТЕ

Четырёхлунной ночи
достанется только дерево
с одной единственной тенью
и одинокою птицею.

Несу на своём теле
следы твоего признания:
ветер, родник целуя,
не коснулся воды.

Несу осторожно в ладони
подаренное тобою «Нет» –
восковым лимоном,
от боли смертельно белым.

Четырёхлунной ночи
достанется только дерево.
На острие иголки –
флюгер: моя любовь!

ГРУСТНЫЙ МАДРИГАЛ О ГОЛУБЫХ ГЛАЗАХ

Cочинил бы я мадригал
твоим голубым глазам:
покорно-сентиментальный,
словно паства в час умиления
облачным зимним вечером.

Наполнил бы я его
неизведанно-чистой водою,
ароматом пшеницы
несказанно-глубокого неба
чувственной летней ночи;
язычески простодушным
благоуханием ладана;
запахами дождя,
одолевшего дали,
заплутавшего в ветре.

Ты настолько дитя,
что мои огорчения
слушаешь невнимательно,
улыбаясь невинно;
со взглядом,
надёжно спрятанным
в самые светлые грёзы,
как будто моя страсть,
исполненная ночей, –
само серебро зеркала:
глубокий туманный сюжет,
взятый из старой сказки.

Скрыты в далёких мечтах
миниатюры озёр,
лучи луны – в полумраке
кандалов моих рук и песни.
Каждый проблеск зрачков
в моей груди открывает
незамутимый колодец
снизошедшей любви,
но святейшей воды
никогда не испить мне,
даже если нещадно
жжёт меня
солнце желаний:
язычница по любви,
ты мою песнь осмеяла,
не постигая ритма
покорно-сентиментального,
словно паства в час умиления
облачным зимним вечером.

При всей чистоте души
чувства твои беспробудны.
Не ведом тебе поцелуй
и радостное волненье.
Нерасточим твой дух,
но если любовь узнаешь,
постигнешь мою тревогу:
божественную печаль
андалузской гвоздики,
многолетней оливы,
кровоточащей басовой струны,
оплакавшей рабство взгляда.

Голубые глаза!
Ваше Высочество правит
непостижимою далью
собственных глаз откровения:
глазами, покрытыми снегом
и увядшими лилиями;
моею чёрною страстью
вкуса саэт и ночей,
разделённою с морем
и лимонною рощею.
Разбить бы мне эту страсть
о голубую звезду,
но мой долг –
хранить тишину
мёртвенно-голубую;
помнить твои глаза,
бормоча мадригал
монахом, молящим в келье
об обретеньи покоя.

О, далёкая женщина!
Удел мадригала – безвестность.
Голубь поёт мою песню;
сквозь времена любовь
вырастет в вечную розу,
презрев кипариса корни,
взявшие в плен мои кости.

Голубые глаза!
Если б я мог вас не видеть!
Но если я вас не увижу,
вы непременно убьёте
кинжалом воспоминания…
Чья-то рука вас прикроет,
не зная вечной печали
моего болящего сердца,
поэтому мадригал,
который я мог сочинить вам,
покорно-сентиментален,
словно паства в час умиления
облачным зимним вечером.

В рукописи датирован «6 декабря 1919». Опубликован: F.G.L., Poesía inédita de juventud, Cátedra, Madrid, 1994, p.p. 451-454), впервые переведён на итальянский в 1998 году.

Август

Август,
похожий на дыню и сахар.
Солнце – сердечком в вечере,
словно во фрукте – косточка.

Нетронутыми початками –
жёлтый стойкий смех кукурузы.

Август.
Дети едят смуглый хлеб
и рогалик пышной луны.


Эмма ПРИБЫЛЬСКАЯ

Стихи написаны под впечатлением от книги «Ян Гибсон. Гранада 1936 г.: Убийство Федерико Гарсии Лорки».

ПЕВЧАЯ ДУША

Памяти Федерико Гарсии Лорки

«В мире схватились уже не человеческие,
а космические силы…»
«В Зеркале Мира отражается насилие
и лик его противен самому себе…»
Пабло Неруда. Признаюсь, я жил.


I
Воздух твёрже-острее лезвий –
одеяние слёзной дымки…
Дождеивы хрустальной ветви –
алый сон серебристой рыбки…

II
Верная стена –
Гордость-Госпожа…
Млечная луна –
лезвием ножа…
Тонкие – ножи:
трепет – в сушь и твердь…
Яростная жизнь –
яростная смерть…
Жажда и нужда –
ночью месяц бел…
Зов – ребёнка ждать,
тень – тяжёлых тел…
Чуткая душа –
трепетней воды:
Ей – не помешать
притянуть в сады…
Крылья мельтешат…
Ты – реликт: редка…
Певчая душа –
сладостней цветка…
И при этом – сын
и дитя-поэт:
он словами сыт,
со словами – Свет…
Шелкопряд и ткач,
и звезда-алмаз…
И гитарный плач –
мавританский сказ…
Лёгкий лёт стрекоз:
свет распознавать…
И ночной рекой:
душу волновать…
День: короновать,
солнцем веселить,
Ночью – аромат
трепетной земли…
Пусть рука сожмёт –
не сдержать: пролей
сладкозвучный мёд
тростниковых флейт…
Шорох тростников:
памятью реки:
Ясь: наперекор…
Звоны-ручейки…
Тёмная река:
душу волновать…
Больно в берегах –
вольно волхвовать…
Больно изнывать:
до чего прочны…
Душу волновать:
шорохом ночным…
Шёлковая шаль –
шелест листьев-губ…
Увлекают вдаль –
увлекают вглубь…

III
Средь олив, олив зелёных
песнь печальна и звучна…
Плакал месяц-несмышлёныш,
в слёзы кинулась луна…
И – пера пророчий росчерк,
ключевой слезы нектар…
Здесь, в пустынной этой роще,
я останусь навсегда…

IV
Жалобно-тонкая музыка:
плач оросительных струн
по акведукам по узеньким –
и на юру-на ветру…

«Разного рода обличия
свойственны «красному злу»:
ищем былого величия –
и без жасминовых лун…»

На отреченье от таинства –
захоронить в камышах –
всё, чем растёт, чем питается
вещей Природы душа?!..

V
Где поэт почиет в Боге?
У обочины дороги –
и без домовины тесной?..
В царствии своём небесном,
где не наступила осень!
«Да почиет Лорка в Бозе!
Да покоится он с миром!» –
заклинает жертву Ирод…

VI

Айнадамар

Начал оплакивать загодя –
видимо знал за века –
про ароматную ягоду,
венчик душистый цветка:
cветлое благоухание
в чёрно-зелёной ночи…
А земляникою – раннее
утро, когда ты почил…
Гибель уйми огнестрельную:
столько ветвей у олив!
Слёзную слушай свирель мою!
Если б могла умолить!
Берега глина податлива:
вырыли ров в камышах…
Брызнули слёзы, что капали:
долго копила душа…
Глина внизу раскурочена:
cлепит кувшины гончар?..
Выстрел настиг у обочины…
Плакатель – Айнадамар...
Пел колыханки, был люлькою…
Римлянин, мавр ли, вандал –
ключ пузырьками побулькивал,
бил горделивый фонтан…
Шла питьевая и свежая –
в город – источника дань…
Око слезит безутешное:
губит в кварталах герань…

VII
Мавританская Альгамбра –
красной метою Гранады:
метой-индо, метой-афро,
метой края, метой ада…
Лик – от бледности оливков –
исказит Марии мука…
Меж Голгофой и Олимпом –
бабочками: чары-звуки…
Альмандины и смарагды –
андалузское фламенко…
Льянто-лагрима… Теракты…
В свете фар – поставив к стенке…
Монотонно кантэ ондо…
Сок гранатовый в каналах…
Сарабанда-анаконда:
убивать кого попало…
Голубой пароль «Семнадцать» -
бригантину кверху килем…
Будете ли – убиваться
вы по мне? Меня убили…
На колени пасть позорно –
к стенке тянут за волосья…
И гранатовые зёрна –
в прежде золотых колосьях…
Страшно умереть от страха,
пресмыкаясь пред оружьем…
Страшно озвереть в бараках –
впасть в слепой животный ужас…
Вам, маисовые люди,
моррисков кармин и пурпур…
На Фуэнтэ-Грандэ-блюде –
почерк краснодонских шурфов…
Что ж так тягостно и страшно?
Пыльный путь – не пух, а жёстче…
На пригорке над овражком
ждёт оливковая роща…

Выпит августовским солнцем?
Не иссякнет Слёз Источник…
По знакомым незнакомцам –
залп прицельный, выстрел точный…
Шеям – сучья, рёбрам – крючья,
плоть Христова – на закуску…
Всем хватает слёз горючих
и плодов – кровавых сгустков –
на раскидистой оливе,
вроде мирного растенья…
Корни кровью опоили –
льёт гранатовые тени…
Багровеет цвет зелёный,
а стена – Стеною Плача…
Тянет жареным-палёным…
А могло ли быть иначе?!
Снова ночь Варфоломея –
за Вальпургиевой ночью…
От абсурда шеломея,
что увидели воочью…
Божества благие слепы
или им не до убоя –
а безжалостное небо
фалангистски голубое…
Вот и пересохли мольбы…
Скоро ль скорый на расправу
примет вольно иль невольно
в очи – мальчиков кровавых?
Из земли изверг палимой
плач кровавыми слезами
Беспредел неумолимый,
а зелёный ветер – замер…
Альмандин Айнадамара –
опоить тебя, Гранада…
Содрогаются в кошмарах
и фаланги, и бригады…
Изойдёшь истошным криком:
впились в сердце бандерильи…
Загубила Федерико –
ампутировала крылья…
И в Аид – кровавым следом:
не взлететь посредством плёток…
Не умеет вспять течь Лета –
не вернуть того полёта…
Снова путчи и герильи –
не нужны поэты стаям…
У души бывают крылья:
оторвёшь – не отрастают…
Новых схваток – новых потуг:
повторить удачу… Тщетно…
Не родят высокой ноты
ваши Франко-Пиночеты…
Ждёт Природа аномалий –
удружить другому «где-то»,
где себя не запятнали
истреблением поэтов.

VIII
Пел фонтан у дороги «Сердце, вздрогни» –
матадорам, учителю, поэту…
Приближаются голых гор отроги,
приближается время – вскрикнуть свету…
Ветер слёзы проглотит – молит, мучась:
«Звень, толящая земли! Дай росы ты…»
В белой роще мелодий – свет беззвучен:
молча светят газеллы и касыды…
В листья лавра, голубки? Плач – в маслине:
обе плакали в ветках надо мною…
Не с гитарой в песок… В гончарной глине –
сокрушительной светотишиною –
отхожу я ко сну: учиться плачу…
Распростёрло мне утро – солнцекрылья…
В белой роще проснусь, но там – иначе…
Русла-горла земли, куда зарыли:
блеск жасминовых вод и звёздный атлас –
тени – Ивы-Купавы, смолью косы…
Не дождался я снов – осенних яблок:
попрощаемся, август абрикосов…
А поэзия – плача, уплывала
за луною – до персиковой зорьки…
Здесь – иначе… Звень-голос – у каналов,
где слезою вода – слезою горькой…
Ой, вода для полива, я не сгину…
Плача слёзную заводь зной осушит…
У дороги. В оливах. Выстрел в спину.
Я хотел бы оставить в книге душу…
Не забудет вода о погребённых:
ей – луною, припрятанною в ножнах –
сын: серебряный дар – немой ребёнок…
Невозможность, которая возможна…
Светлый мальчик! Ты отыскал свой голос?
Только слышал свой голос вдалеке ты…
Здесь – иначе… Страниц звенящим соло –
месяц вышел… Две жизни – у поэта…

17.04-11.05.2008
Поделиться
Ссылка скопирована!