“Сходство характеров русского и венесуэльца,— отметил Сантана,— неизбежно должно было трансформироваться во влияние. Реверон, практически непроницаемый для советов со стороны, оказался необычайно восприимчивым к рекомендациям Фердинандова. Однако гораздо больше это влияние сказывалось не в художественной области, а в отношении к жизни. Нелегко было поразить Армандо Реверона. Однако, если кто-либо пробуждал в нем интерес, это превращалось во всепоглощающую страсть и почитание. Колдовское в характере Фердинандова его покорило”⁶.

После совместных походов на этюды по окрестностям Макуто и Ла-Гуайры художники обосновались в одном из живописных районов в окрестностях Каракаса — Ринкон-дель-Валье. Скромная, почти монашеская, жизнь, упорная, до изнеможения, работа на пленэре и бесконечные беседы об искусстве и предназначении художника, которые часто превращались в монологи Николаев.

В броско декорированной мастерской Русо Армандо чувствовал себя, как в святилище эзотерической религии “только для художников”. Его искусство постоянно подпитывалось новыми идеями и приемами. Картины Реверона этого периода словно светятся изнутри. Вместе с Николасом он принимал участие в самых невероятных розыгрышах, изумлявших друзей остротой и неожиданностью. Кальканьо — композитор, друг Фердинандова,— считал, что театрализация обыденной жизни,

характерная для Николаев, не прошла бесследно для Реверона и стала неотъемлемой частью его поведения и мировосприятия.⁷

Портрет Н.Фердинандова. Карандашный набросок Реверона, сделанный в октябре 1920 г.

Фердинандов пытается также приобщить Армандо к идеям толстовства и вегетарианству. Он убеждает венесуэльца, что “только растительная пища гарантирует здоровье и способность к творческому созиданию. Хуанита, единственный рассудительный человек среди этих мечтателей, страдает от поучений Русо, но скрепя сердце подчиняется и занимается сбором плодов земных для пропитания. Долгие месяцы, кажущиеся Хуаните годами, поглощают они салаты, приготовленные Фердинандовым. Затем ночи напролет эти двое пьют чай и говорят о живописи. А затем снова русский салат или грибной суп...”8.

В 1921 г. Фердинандов настоятельно рекомендовал Реверону покинуть Каракас, поселиться на побережье и полностью посвятить себя творчеству, не отвлекаясь на суету, пирушки художников, бытовую сторону жизни и погоню за легкими заработками “на заказ”. “Для самореализации тебе необходимо уединение,— сказал он.— Только так ты сможешь выполнить свое предназначение художника и устоять перед трудностями и превратностями судьбы”. Фердинандов обещал Армандо помочь на первых порах его подвижничества в Макуто деньгами и материалами для живописи. Действительно, до самого отъезда Русо из страны Реверон получал от него холсты, краски, кисти, а также “стипендию” — по два боливара на день, что было существенной поддержкой. Пяти боливаров вполне хватало на жизнь многодетной семье.

Накануне отъезда на о-в Кюрасао Фердинандов решил в последний раз повидаться с Ревероном. Для этого он предпринял многочасовой изнурительный переход через гору Авилу, отделяющую Каракас от Макуто. Когда Фердинандов увидел еще не высохшие работы Реверона, он понял: тот твердо стоит на ногах. И дал Армандо последний совет: забыть о синих тонах, не слушать ничьих наставлений и верить собственной интуиции...

Разлука с Николасом болезненным образом сказалась на душевном состоянии Реверона. Он неожиданно обнаружил, что у него нет человека ближе Фердинандова. Прежде чем вступить в “белый” период, Армандо пришлось пережить “черный” — период тоски по учителю и другу, который уйдет из жизни через три года, сожженный скоротечной чахоткой.

В истории русско-венесуэльских связей нет факта более символичного и по-человечески трогательного, чем дружба двух художников. “Если когда-нибудь мне совместно с российскими коллегами доведется снимать художественный фильм,— сказал автору этих строк один из молодых венесуэльских кинорежиссеров,— то сюжет его очевиден и не может быть другим...”

«« [1] [2] 3 [4] [5] »»