Хосе Сантос Чокано
1875-1934
КОНИ КОНКИСТАДОРОВ
Их кони были как стрелы!
Их кони были могучи!
Точеные гордые шеи, а крупы —
как солнца, и пели копыта певуче..
Их кони были как стрелы!
Их кони были могучи!
Не только солдаты в кольчугах и шлемах,
с мечами и стягами, словно миражи,
пробили тропу конкисты
сквозь сельву и горные кряжи,—
потомки арабской крылатой породы,
с их искрой в крови,— андалусские кони
чеканом подков клеймили
тропу на каменном склоне,
сырые топи и пампу,
быстрый поток гремучий,
снега вершин молчаливых,
долины и лес дремучий...
Их кони были как стрелы!
Их кони были могучи!
Когда изможденные люди Бальбоа ,
ругаясь, брели по безлюдному аду,
первым в мангровых чащах
конь почуял прохладу:
у Тихого океана
он запах волн отдаленных
услышал, вбирая ноздрями
дыханье пляжей соленых.
И конь норовистый Кесады был первым,
который, увидев в дремучей чащобе,
как плеть водопада хлещет
скалы в неистовой злобе,
встретил ржаньем саванну
и, распростившись с высью,
по острым горным уступам
спустился легкою рысью,—
и радостно вторили звонким копытам
суровые тысячелетние кручи...
Их кони были как стрелы!
Их кони были могучи!
А тот, что вздымал свою голову гордо,
как будто красуется на пьедестале,—
конь Кортеса, чьи шпоры
подобно солнцам сверкали,—
от Мексики до Гондураса он мчался
по чащам и кручам, недели и мили,—
он лавров достоин больше,
чем кони, которые были
воспеты Пиндаром за бег быстролетный
среди колесниц в олимпийском ристанье!
Но самой бессмертной оды
достоин тот, чье старанье
позволило Сото, в его пируэтах
над бездной, снискать уваженье покорных
индейцев: они указали
дорогу в ущелиях горных
к империи Атауальпы — так пена
резьбу увлажнила на царственном троне.
Как стрелы их кони были!
Могучи были их кони!
Святого Георгия конь легендарный,
топтавший драконов тяжелым копытом,
и быстрый конь бедуина
в пустынном просторе открытом,
конь Цезаря в Галии дальней,
и в Альпах конь Ганнибала,
кентавр с душой человека,
чья участь легендой стала,
который без сна и без устали скачет,
охотясь за звездами, быстрый как птица,—
ни силою, ни упорством
этим коням не сравниться
с отвагой коней андалусских
в дебрях земной Атлантиды —
голод, холод и шпоры
сносили они без обиды,
под тяжестью лат и огромных штандартов
в параде геройском прославясь навеки
страданьями Росинанта
и бесстрашьем Бабьеки...
Решительные в сраженьях,
наперекор всем увечьям,
сбивая грудью индейцев,
шли они к новым сечам,
под крик «За Сантьяго!» и скрежет железа
неслись они, словно в дыму каравеллы,—
казалось, Апостола кони
летят в неземные пределы...
Их кони были могучи!
Их кони были как стрелы!
Не было им подобных...
Когда же угасло пламя,
они, под стать гипогрифам
с обломанными крылами,
как горный поток, на равнину спустились,
усталые, грязные, кожа да кости,
посланцы земли заморской,
земель поверженных гости,
и здесь, напоровшись на рог урагана,
так нервно дрожали они, так пугливо
шарахались, ржаньем тревожным
леса огласив сиротливо!..
Их пампа бескрайней печалью накрыла,
их годы седлали в краю незнакомом:
фырчат, и скачут, и скачут,
скрываются за окоемом...
Над славными табунами
вздымаются пыльные тучи...
Их кони были как стрелы!
Их кони были могучи!
МАИС
Горит на солнцепеке, озирая
долину с высоты своей зеленой,
как ставленник испанцев, вознесенный
над злаками захваченного края.
Под ветром раздвигается тугая
листва его, и в зелени вощеной
литой початок, полднем золоченный,
как бы смеется, зернами сверкая.
А стебель, между листьями укрытый,
рождает мысль о воре, что украдкой
зажал кулак с мошною раздобытой:
так схож с рукой он, юркою и хваткой,
подняв над пашней кошелек набитый
налившегося золотом початка!
СПЯЩИЙ КАЙМАН
Стволом, который бурею примчало,
лежит кайман на берегу пустом:
громада с ужасающим хвостом,
бездонный зев и позвонки что скалы.
Переливает панцирь небывалый,
и на мысу, лучами залитом,
он дремлет в ореоле золотом
чудовищем из тяжкого металла.
Застыв над вечереющей рекой
подобием языческого бога
в железных кольцах радужной брони,—
он словно принц во власти колдовской,
что узником подводного чертога
томится нескончаемые дни.
ЧЕРТЫ ИНДЕЙСКОЙ ДУШИ
(Фрагменты)
УЖ И НЕ ЭНАЮ...
Индеец, немо и угрюмо
застывший у своей двери,
хоть угол у тебя найдется —
остановиться до зари,
поужинать — хоть горсть маиса,
попить — хотя б глоток один,
укрыться в стужу — хоть лохмотья?
— Уж и не знаю, господин!
Индеец, гнущийся над пашней,
столетья мучась и терпя,—
забыл ты, что ее когда-то
обманом взяли у тебя?
Кровавым потом орошая
чужой земли убогий клин,
забыл ты, что на ней — хозяин?
— Уж и не знаю, господин!
Индеец, чей зрачок не вспыхнет,
не дрогнет профиль неживой,—
какие помыслы таит он,
неизъяснимый облик твой?
Молчишь о чем? О чем томишься?
О чем, вовек неуследим,
твой взор к Создателю взывает?
— Уж и не знаю, господин!
О, неразгаданная раса,
чей дух не тронуть никогда,—
ты в торжестве невозмутима
и в испытаниях тверда:
величественная, как Солнце
и Кордильерская гряда!
И нет безропотности скотской
в чертах застывшего лица:
в них — отрешенная гордыня
и безучастье мудреца...
Я твой по крови, и когда бы
спросил господь, что предпочту:
бальзаму, что врачует раны,—
кипящий в песнях яд, кресту —
победный лавр, шипам — бутоны,—
индейской расы верный сын,
я б уронил в ответ, помедлив:
— Уж и не знаю, господин!
ПУСТЬ ТАК!..
Индейский юноша по зову
перед надсмотрщиком возник.
— Отец твой мертв; на вас остались
долги, и взыщется за них
с тебя, но расквитаться к сроку,
сдается, мало рук одних...
Так вот, тебе урежут плату,
по чести, с завтрашнего дня.—
Индейский юноша, очнувшись,
взглянул и, голову склоня,
чтоб слез в отчаянье не выдать,—
с кривой улыбкой на устах
ответил сумрачно и кратко:
— Пусть так...
Сигнал рожка о крови молит.
Гремят приказы впереди:
— Индеец, в строй! Бери оружье,
погибни или победи!
Погибнешь -- словом не помянут
нашедшего конец в бою,
а победишь — рабом вернешься
на землю тучную мою.
Ступай, бог весть за что сражаясь;
ступай, не ведая, где враг...—
Машиной для кровопролитья
покорно становясь под стяг,
индеец шепчет безнадежно:
— Пусть так...
Зрачок твой гневный, индеанка,
сверкнул отвагой... И у ног
убитый рухнул... Струйка крови
и мужа твоего клинок...
Индеец выслушал с улыбкой
свой приговор: — Кто поднял нож,
тот под ножом и смерть находит.
Итак, сегодня ты умрешь! —
В глазах его мелькнуло пламя,
зарницей рассекая мрак,
и, глядя в небо, он промолвил:
— Пусть так...
О раса, стойкая в недоле,
как ствол, что не согнут ветра,
что гордо попирает скалы
и нем под сталью топора!
О раса, чьих позорных жалоб
вовек не слышал ни один,—
хоть стон издали Атауальпа,
Кауполикан , Гуатимосин?!
«Пусть так» звучит как «Воля божья!»
неукротимых сарацин.
Смиреньем? Нет — величьем духа,
по праву гордого собой,
что встал над злобою людскою
и переменчивой судьбой...
И, верно, дав мне кровь индейца,
мой предок наделил меня
терпеньем выносить невзгоды,
презренье мудрое храня;
и вот, когда судьба глумится
порыву моему в ответ,
и тянется людская злоба
затмить мой заповедный свет,
и мне твердят, что путь напрасен
и все надежды — жалкий бред,—
бесстрастьем огражден от мира,
от вящих зол, от лишних благ,
я говорю, пожав плечами:
— Пусть так...
Поэзия Перу
|