Памяти Николая Сосновского, культуролога, историка «новых левых»
20 Января 2016г.
12 января умер удивительный человек, уникальный неакадемический африканист, специалист по африканской (и не только) современной музыке, оригинальный культуролог, историк западных субкультур и «новых левых», мой большой друг Николай Аркадьевич Сосновский.
Близкие друзья звали его даже не Колей, а Коленькой. Такие трогательные чувства он вызывал.
Николай Сосновский был одним из самых добрых и отзывчивых людей, которых я знал. Он искренне пытался понять и оправдать даже тех, кто был ему не близок и отличался от него взглядами. Эта «хипповская» составляющая его сознания позволяла ему, убежденному атеисту, мирно уживаться с представителями любых религий — тем более, что его к этому подталкивал его интерес этнографа. Единственные, с кем он не мог договориться и кого не терпел, — это религиозные фундаменталисты (неважно, христианские, мусульманские, иудаистские или ещё какие). Их он не выносил за крайнюю узость мышления, тупость и вытекающую из них примитивную склонность к насилию.
Коленька был натуральным бессребреником. Если кто-то в его окружении в чем-то нуждался, а он об этом узнавал и мог помочь — он обязательно помогал (поэтому в норме его друзья старались лишний раз ни о чём таком не говорить). Когда вдове Кивы Майданика понадобились для работы дорогие зарубежные книги, Сосновский купил эти книги. Когда «Скепсису» срочно понадобилось заплатить за зарубежный хостинг, заплатил Сосновский. Мягкий и непробивной, когда дело касалось его самого, он мог стать твёрдым и настойчивым, если нужно было помочь другим. Когда у Умки сгорел дом, Сосновский решил отдать ей свой гонорар за книгу Эбби Хоффмана, выпущенную в серии «Час “Ч”». Выбить деньги из издателя оказалось непросто. Тот полностью соответствовал характеристике частного издателя, данной Лимоновым: «издатель обыкновенно существо одновременно тщеславное, прижимистое, капризное, истеричное». Коля был этим очень травмирован, писал мне полные недоумения и возмущения письма. И если бы речь шла о нём самом, Сосновский, наверное, махнул бы рукой: дескать, нет денег — и это не деньги. Но тут речь шла о погорелице Умке. И Коля проявил совершенно нетипичную настойчивость, получил-таки свой гонорар и отдал его Умке.
Почти всю свою сознательную жизнь Сосновский прожил бесквартирным, перебираясь из одного общежития в другое. Вдобавок ко всему у него очень долго не было никакого паспорта, кроме старого советского. При каждом переезде неизбежно терялась часть накопленной библиотеки, что Колю очень расстраивало. Этот травматический опыт заставил его, когда он начал прилично зарабатывать (работая в Грузии и в Азербайджане), озаботиться покупкой жилья. На это он убухал несколько лет жизни. Заработал. Может, и не стоило…
К советской власти и КПСС Сосновский относился очень плохо. К капитализму, впрочем, еще хуже. Именно потому, что изучал «третий мир» — и видел, чем обернулся капитализм для «третьего мира». Сосновский понимал, что и одно, и другое — два разных варианта одной и той же Системы, и так прямо и писал.
На похоронах жены, Женечки (иначе, как Женечкой — с Колиной подачи — никто ее и не называл), Сосновский вдруг стал говорить мне, как он жалеет, что мы не были знакомы в 70-е: если были бы, он бы обязательно присоединился к нашей партии, морально и идейно он был к этому совершенно готов… Пришлось его останавливать и говорить, что я и сам это прекрасно знаю: мало с кем у нас возникало такое взаимопонимание с полуслова, как с Колей.
Я не стал ему говорить, что это хорошо, что не знал и не присоединился. Присоединился бы — не попал бы в 1981 году в Анголу, не увидел бы свою любимую Африку. И мы бы не получили того Николая Сосновского, которого знали…
По своим политическим взглядам Николай Сосновский был типичным «новым левым». Он им был еще тогда, когда у нас никаких «новых левых» не было. «Хипповскую» доброту и страсть к ненасилию он успешно совмещал с признанием справедливости и неизбежности революционной борьбы и, следовательно, революционного насилия. Любовь к Че Геваре, Кваме Нкруме, Хо Ши Мину и «уэзерменам» он сохранил на всю жизнь. Несколько лет назад он съездил на Кубу, очаровался этой страной, ее народом и ее атмосферой и стал испытывал глубокую неприязнь к, как он говорил, жлобам, меряющим все на деньги и потому смеющимся над небогатыми кубинцами. Колю на Кубе моментально признали «своим». Однажды он отправился на пляж в одних плавках — и вернулся (как вспоминала потрясенная Женечка) очень нескоро и вусмерть пьяный: эти самые небогатые кубинцы запоили Колю ромом, опознав в нем ангольского ветерана…
Николай Сосновский обладал удивительной способностью находить общий язык с хорошими людьми в любой стране. Ему помогал дар к языкам: он владел, помимо русского, украинским, латышским, английским, португальским, испанским, французским и суахили. А читал, помимо того, на немецком, итальянском, нидерландском и африкаанс и еще немножко на полудюжине других языков.
Есть люди, которых «хиппи» Сосновский остро, совсем не по-хипповому, ненавидел. Он ненавидел фашистов, расистов, ксенофобов, колониалистов и империалистов. Это был рубеж, за который гуманизм Коли не распространялся. Почти так же плохо Сосновский относился к хищникам, бандитам и жлобам. То есть всем тем, кто всплыл наверх после распада СССР. Выросший в Херсонской области, он после начала донбасских событий поразил меня прогнозом: «Ну да, номенклатурно-литературные столичные бандеровцы — и три донбасских поколения, выросших в бараках или вкалывавших в шахтах… Они там думают, что нет никакого классового чувства. Они еще увидят, что такое классовое чувство!»
Советские и постсоветские академические уроды сделали всё, чтобы не пустить Сосновского в официальную академическую среду. Сначала они набросились на его диссертацию, «резали» ее как могли. И тема была «не та», и идеология «не та». Ахмед Искендеров, членкор, бессменный главный редактор «Вопросов истории», вцепившийся в это кресло мертвой хваткой и доведший журнал до нынешнего позорного состояния, иронически вопрошал: «Кому нужны африканские металлисты?» («металлистами» он по безграмотности называл растафари, именно культуре растафари была посвящена диссертация Сосновского — совершенно пионерская в отечественной науке). В отличие от Коли я этого Искендерова, к счастью, видел один раз в жизни — когда меня приглашали на работу в «Вопросы истории». Мне хватило. В «Вопросы истории» я работать не пошел. Позже мне говорили, что Искендеров — не просто «партийно-номенклатурный учёный», но и «партийно-спецслужбистский». Верю. Коля, впрочем, утверждал, что претензии к теме и к идеологии были лишь прикрытием раздражения, которое он у этой публики вызывал: явился такой молодой, волосатый и бородатый (явно хиппи!) нахал, который мало того, что читал всё, что читали они (в спецхране, чем они очень гордились!), но сверх того и массу ещё чего-то загадочного, знает что-то не менее странное и загадочное, да ещё и с живыми объектами изучения на равных общается! Как можно терпеть таких наглецов?! И вообще, это же конкурент. У того же Искендерова, по воспоминаниям Сосновского, один из аргументов звучал так: «Я был в Америке». То есть эта публика смотрела (и смотрит) на академическую деятельность как на кормушку и боялась, что их кто-то от этой кормушки оттеснит.
В 1992 году, когда уже не было Советского Союза и в науке официально была провозглашена «деидеологизация», традиционным способом остановить Сосновского уже не смогли. Он с блеском защитил свою диссертацию по растафари. Но вот не взять его на работу в Институт Африки РАН оказалось вполне возможным. Повод: у Коли нет московской прописки! А у него вообще не было никакой прописки. У него даже российского гражданства тогда не было.
Ну конечно, как же можно быть учёным без прописки? Прописка же — самое главное! Скажите об этом Спинозе. Скажите об этом Эйнштейну. Отечественная академическая наука сама себя ударила под дых. Но, может быть, для Коли это и к лучшему. Не выжил бы Сосновский в нашей академической гуманитарной среде. Там ведь полно таких персонажей, сделавших такую карьеру! Вот, например, Юрий Пивоваров, герострат ИНИОНа, человек, который как-то на приёме в венгерском посольстве вдруг почему-то (сливовица?) разоткровенничавшись, стал мне «объяснять», что идеалы и мораль — это всё ерунда, жизнь коротка и нужно брать от неё всё, — академик. При том, что всё, написанное Пивоваровым, — либо банальности, либо глупости (причем глупости тоже неоригинальные, заимствованные). А Николай Сосновский — абсолютно оригинальный исследователь. Каждая его статья — пионерская.
Отторгнутый официальной наукой, Сосновский получил и более открытую и благодарную аудиторию, и стилистическую свободу. Он, правда, признавался, что, не уверенный в том, что его молодые и мало знающие неакадемические читатели примут написанное без разных «фенечек», он старался уснащать свои тексты стёбом и всевозможными (бытовыми и т.п.) отступлениями, что вроде как делает эти тексты менее серьёзными, но зато у Коли оказались развязаны руки, никто не мешал ему писать, не оглядываясь на «авторитеты» — и писать совершенно оригинальным стилем.
А благодарные читатели у Сосновского были — и они были куда интереснее, чем засушенные и всего боящиеся наши академические «научные сотрудники». Один Гера Моралес чего стоит.
Последний год жизни Коли оказался чудовищно тяжёлым. Умерла от рака его жена Евгения Стрижова, Женечка… Коля сидел с ней в больнице, она умирала на его руках. Практически всё заработанное он потратил на её лечение, на облегчение её состояния. Сразу после смерти Женечки Коля вдруг узнал, что опять стал бездомным и ему некуда возвращаться из Грузии (где он работал): сын Женечки от первого брака и фактически Колин пасынок повёл себя подло и потребовал, чтобы Сосновский выметался вон и вывез все свои вещи (в основном книги). Это при том, что и на жильё заработал Коля, и даже работу для пасынка нашёл тоже он (доброй души человек, Коленька не удосужился даже оформить на себя какое-то жилье — всё было записано на пасынка…). Я и называть имя этого человека не хочу, так он мне неприятен. Сосновский впал в очень тяжёлое душевное состояние, не мог ничего писать, говорил, что размещает посты в фейсбуке только для того, чтобы создать впечатление, что жизнь продолжается… «Саша, у меня всё плохо. То есть так плохо, что трудно даже описать», — писал он. Поколение уродов, выращенное капитализмом, отомстило противнику капитализма.
Николая Сосновского нашли лежащим без сознания на полу его тбилисской квартиры. Ишемический инсульт. Ишемический инсульт отличается от геморрагического тем, что если вовремя — в течение первых часов трёх — начать лечить и устранить причину ишемии (обычно тромб), то можно не просто спасти больного, но и полностью реабилитировать: какое-то количество клеток мозга, конечно, погибнет от недостатка кислорода, но не фатальное. По заключению врачей, Коля пролежал без помощи 12 часов. Спасти его было уже нельзя.
Многие годы практически всё, что он зарабатывал, Коля тратил на книги, журналы, диски, фотоальбомы по африканской культуре и музыке. Он собирался выйти на пенсию — и сесть писать свой opus magnum, книгу об африканской музыкальной культуре. Не желая быть «книжным червем» и пересказчиком, он ездил на фестивали африканской музыки, лично знакомился с музыкантами. Коля даже написал введение к этой книге. Он даже дожил до пенсионного возраста (в декабре прошлого года ему исполнилось 60)… Дальше он не успел.
Opus magnum остался ненаписанным. Другого человека, который так знал бы и понимал африканскую музыку, у нас в стране нет. И не только у нас в стране.
Академические уроды могут втайне радоваться. Мы — скорбим.