ЖЕНЩИНА И ДВОРНЯГИ
Помню, в Лиме была одна женщина,
чуть живая
тень попрошайки, которая собирала
возле себя дворняг как своих детей.
Свора бродячих псов, замызганных
четвероногих, черных, понурых,
безрадостных сыновей,
следила за ней с земли и лизала руку
за подлеченную болячку,
за тряпицу получше и за простой мосол.
Эта женщина вечно сидела на перекрестке,
утром и вечером что-то латая в тепле,
влажном и грустном тепле всех
своих дворняжек.
ПРИЗНАНИЕ В ПОЛНЫЙ ГОЛОС
Я из рода сентиментальных,
из краев, замученных горем,
из страны, где цветы распускаются в полночь,
но не могу разлюбить ее беды
и горжусь этим, и прославляю
жизнь под гибельным небом,
и сам я — корабль,
идущий к пылающим островам.
Я из многих и сам по себе,
я встаю как заря из кромешных потемок,
занимаясь над пустошью золота и тишины
новым сиянием, новым счастьем,
царственным ликом солнца,
чтобы в конце концов рухнуть в бредовый сон.
Я пишу и толкаюсь на улицах,
негодую, срывая с себя кандалы протеста,
но порой они вроде моих крылатых сандалий
и парят на ветру, бороздя вечернюю синь.
Но могу и уняться, могу пойти на попятный,
могу, как другие, забиться в свой
отчаянный страх,
потому что я оступаюсь
и мне не хватает дыханья,
как вины, улыбки и хлеба,
и стольких вещей на свете.
Но время неумолимо, и я понимаю вдруг:
оно на лице, на руках
и на плечи мне грузом ложится,
и я—из него, из его свидетельств,
из моего народа и края,
и, говоря это здесь,
признаваясь в этом бумаге,
я хочу, чтобы это услышали все
и заплакали вместе со мной.
ЗЕМЛЯ И ПОДРУГА
Чудится, из морей
вышла она горделивым, громоподобным
зверем —
эта неконченная земля,
эта богиня песков и камня,
на чьей груди познаю сегодня любовь подруги
под вечереющим стягом океанского горизонта.
Чудится, что на этой невозмутимой кромке,
которую шквал одевает в тюлевый водоворот,
в легкие юбки, волнующиеся на закате,—
подруга и грустный пейзаж,
подруга и золотое зеркало солнца,
подруга и запахи свежей рыбы
неотличимы, до края налиты миром
и, как замедленный взрыв нежности и огня,
захлестывают предметы, утесы, тени и ночь.
А поутру я вдыхаю ее смоляные пряди,
губами касаюсь кожи, смуглой от волн
и ветров,
и подчиняю себе мирозданье чаек,
и врываются в мой хорошеющий небосвод
птицы ласк, пичуги любви,
окрыленное счастье земли и страсти.
И я тогда — основатель этого края,
и горящие склоны дюн,
их груди, живот и бедра,
отданы жизни, как сны —- химерам.
И, творец побережья,
я схожу и касаюсь песчаных взморий Перу
и тела моей подруги,
которое пышет лучистым пламенем рая.
Земля, подруга, все стало во мне одним —
изначальным огнем человеческой сути,
трепетным троном желанья,
всевластного, неутолимого, вечного
в жажде бессмертья.
Эта земля восстала из океанских бездн,
словно гигантский зверь, очнувшийся
от дремоты,
и замерла в покое и ожиданье
возлюбленного, который впечатается в пески,
вдавится в скалы в желании населить их,
переплетет с подругой руки, бедра и ласки
под непорочным пологом лета
и зароется в землю, в кровь,
в сокровенную глубь
в этом великом и властном акте
познанья и исступленья.
О подруга-земля, земная моя подруга,
я написал твое имя любовью
на глинах родного края.
ИЗ «ТРЕХ ПРИЗНАНИЙ»
Это подарок — услышать,
что окликают по имени,
и оказаться своим среди стольких
мужчин и женщин,
возвратившихся к дружбе
с островов, где приговорен
каждый к своей беде, каждый к своей отраде,
каждый занят своей бурей,
каждый полон собой и все-таки не утолен,
Это подарок — услышать тот или этот голос,
струящийся над застольем,
как неисчерпаемый ключ
у брода, где караван разбивает лагерь.
Тычется в грудь его звучное многоводье,
переполняя пеной, отсветами, волнами —
невещественными дарами жизни,
которая глохнет
и пропадает впустую, если ее таят.
Возвратить приношенье,
подать свою руку и душу —
сокровенного голубя, ширящего полет
над крышами наших конурок,—
вот что делает нас добрей,
вот что нас призывает